Альфонс Доде - Джек

Она кидается сыну на шею, прячет лицо на его груди.

— Спаси меня, защити меня, Джек!.. Этот человек, этот негодяй, которому я все отдала, для которого всем пожертвовала — и своей жизнью и жизнью своего ребенка, — он прибил меня, да, он только что ударил меня!.. Нынче утром он вернулся домой после того, как где-то пропадал две ночи, и я, понятно, упрекнула его. Думаю, что у меня есть на это право… И тогда этот негодяй пришел в ярость и поднял руку на меня, на меня, на ме…

Конец ее фразы теряется во всхлипываниях, которые переходят в безутешные рыдания. При первых же словах злосчастной женщины Белизер тихонько выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь: он чувствует себя лишним при этой семейной сцене. Джек смотрит на мать со страхом и с жалостью. Как она переменилась, как она бледна! На дворе уже день, солнечный свет заливает небольшую комнату, и следы, оставленные временем на лице женщины, бросаются в глаза: на висках ее поблескивают седые волосы, которые она даже не постаралась спрятать. Не утирая слез, она говорит без остановки, бессвязно, говорит первое, что ей приходит в голову, жалуется на человека, которого только что покинула, ей столько надо высказать, что слова застревают у нее в горле и она заикается:

— Ах, дорогой Джек, сколько я выстрадала за десять лет! Как он меня терзал, как оскорблял!.. Это изверг, поверь мне!.. Он не вылезает из кафе, из пивных, а там женщины. Теперь эти господа обдумывают очередной номер журнала. Это только одно название — журнал! В последнем номере читать нечего!.. Знаешь, когда он приезжал в Эндре, деньги привозил, я ведь тоже была с ним и ждала в деревушке напротив, мне так хотелось повидаться с тобой! Но господин д'Аржантон не соизволил разрешить. Представляешь себе, до чего он жесток! Он тебя терпеть не может, просто из себя выходит, что ты в нем не нуждаешься! Этого он тебе простить не может. А ведь прежде сколько он нас попрекал тем, что ты ешь его хлеб! Скупердяи!.. Сказать тебе, какую он подлость совершил по отношению к тебе? Я решила никогда тебе об этом не рассказывать, но сегодня мое терпение лопнуло. Так вот! У меня были для тебя десять тысяч франков, их дал мне «милый дядя», когда произошла вся эта история в Эндре. А д'Аржантон истратил их на журнал, да, дорогой, на свой дурацкий журнал!.. Я знаю, он надеялся на крупные барыши, но так или иначе, твои десять тысяч франков уплыли вместе с остальными деньгами! А когда я его спросила, намерен ли он возместить их тебе, потому что в твоем положении эти деньги очень пригодились бы, знаешь, что он мне ответил? Он составил длинный перечень того, что на тебя было якобы потрачено в свое время, на одежду и еду в Этьоле, у Рудяков. Он насчитал пятнадцать тысяч франков, но, как он заявил, разницы с тебя не требует. До чего великодушно, а? Но я все сносила: несправедливые и злобные нападки, приступы ярости, которые на него накатывали, когда речь заходила о тебе, то освещение, какое он и его приятели придали злополучной истории в Эндре, словно твоя невиновность не была признана, не объявлена — и во всеуслышание! Да, я даже это терпела; что бы они ни говорили, ничто не мешало мне любить тебя, вспоминать о тебе сто раз в день. Но вынудить меня две ночи подряд терзаться муками ожидания и ревности, предпочесть мне какую-то актерку или распутницу из Сен-Жерменского предместья — как видно, все тамошние графини влюблены в него, как кошки, — встречать мои упреки презрительным взглядом, высокомерно пожимать плечами, а затем в порыве гнева посметь ударить меня, меня, Иду де Баранси! Это уже было слишком, моя гордость, мое самолюбие возмутились, я оделась, приколола шляпку. Затем подошла к нему и сказала: «Поглядите на меня внимательно, господин д'Аржантон: вы меня видите последний раз в жизни. Я покидаю вас. Я ухожу к своему сыну. Желаю вам подыскать себе другую Шарлотту, а я сыта по горло!» С тем я и ушла, и вот я тут.

Джек слушал ее, не прерывая. Он только бледнел всякий раз, когда узнавал о новой низости, ему было так стыдно за мать, что он не решался даже взглянуть на нее. Когда же она все высказала, он взял ее руку и мягко, ласково и вместе с тем серьезно произнес:

— Благодарю тебя, мама, за то, что ты пришла ко мне… Одной тебя мне не хватало для того, чтобы жизнь моя была и счастливой и достойной. И вот ты здесь, ты со мной, только со мной, больше мне нечего желать. Но смотри: теперь уж я тебя никуда не отпущу, тебе от меня не уйти.

— Мне уйти от тебя! Вернуться к этому человеку? Нет, дорогой Джек! Я останусь с тобою, только с тобою, мы всегда будем вместе… Помнишь, я тебе говорила, что я буду нуждаться в тебе? Так вот, этот день наступил!

Сын был так ласков с Идой, что она постепенно успокаивалась и теперь только тяжело вздыхала, как это делают долго плакавшие дети.

— Вот увидишь, милый Джек, как мы с тобой заживем! Ведь я перед тобой в таком долгу, ты столько времени был лишен материнской заботы и нежности! Не беспокойся, я это восполню. Если бы я могла передать тебе, какое облегчение я чувствую, как легко мне дышится! Комната у тебя узенькая, голая, убогая, конура, а не комната. Так вот, с той минуты, как я сюда вошла, у меня такое чувство, будто я в раю.

Нелестный отзыв о жилище, которое они с Белизером находили просто великолепным, вселил в Джека известное беспокойство за будущее, но у него уже не было времени задерживаться на этой мысли. Через полчаса ему надо было уходить на работу, а предстояло решить и уладить столько дел, что он не знал, за что раньше приняться. Прежде всего он пошел посоветоваться с Белизером, который все так же терпеливо шагал по коридору и мог бы так прошагать до вечера, ни разу не постучав в дверь, чтобы узнать, не кончилось ли объяснение.

— Вот как получилось, Белизер! Моя мать должна будет поселиться со мной. Как нам теперь быть?

«Больше он не сможет быть нашим компаньоном. Опять свадьба откладывается», — молнией пронеслось в голове у бедняги, и он задрожал. Но он ничем не выдал своего горького разочарования, он думал лишь о том, как выручить друга из трудного положения. Лучшего жилища на всем этаже не было, и они условились, что Джек останется тут с матерью, а шляпник отнесет свой товар к г-же Вебер и будет искать для себя комнатушку в том же доме.

— Это не страшно, совсем не страшно… — повторял бедный малый, пытаясь принять беззаботный вид.

Они вернулись в комнату. Джек представил матери своего друга Белнзера, который, оказывается, хорошо помнил красивую даму из Ольшаника. На этот день торговец предоставил себя в полное распоряжение Иды де Баранси, чтобы помочь ей устроиться, — о Шарлотте, понятно, больше и речи не было. Они решили взять напрокат кровать, два стула и туалетный столик. Джек достал из ящика, где лежали его сбережения, несколько луидоров и отдал матери.