Уильям Фолкнер - Собрание рассказов

— Я и сам об этом думал, — признался президент. Потом он вдруг перестал жевать и, резко вскинув голову, воскликнул: — Что?

Трое его более скромных подчиненных быстро отвели глаза, но министр продолжал смотреть на президента одновременно учтиво и загадочно.

— Что вы хотите этим сказать, черт побери?

Впрочем, он знал, к чему клонит министр, так же, как и те трое. Через день или два после неожиданного прибытия гостя и его свиты, когда немного улеглось первое потрясение, президент приказал всем им выдать новую одежду. Расплачиваясь из собственного кармана, он отдавал приказания купцам и шляпникам, как командовал бы, в случае войны, оружейниками и литейщиками; впрочем, это дало ему возможность, по крайней мере, узнать, сколько же человек пожаловало к нему в гости, во всяком случае, сколько среди них было мужчин. Прошло сорок восемь часов, и ему удалось придать этой серьезной, но на удивление разноперой компании вид некоторого приличия. Вслед за этим на утро третьего дня главный гость — наполовину индеец чикасо, наполовину француз, приземистый, круглый мужчина с лицом гасконского бандита и ужимками изнеженного евнуха, с замусоленными кружевами на груди и манжетах, который вот уже три недели отравлял ему дневное и ночное существование своими вежливыми преследованиями, нанес официальный визит, когда президент и его жена еще не поднимались с постели, в пять часов утра; двое следовавших за ним слуг тащили какой-то тюк и примерно сотня (как показалось президенту) других мужчин, женщин и детей чинно заполнили спальню, очевидно, для того, чтобы присутствовать при церемонии облачения. Потому что то, что они внесли, было одеждой, костюмом, — несмотря на ужас и ошеломление, президент успел с недоумением подумать, где только этому Уэдделу (или Видалю) удалось раздобыть такой костюм — богатейшая филигранная вязь золотого шитья, аксельбанты, эполеты, пояс и меч — все это было завернуто в яркозеленую ткань и преподнесено президенту в качестве ответного подарка. Вот, что имел в виду министр и почему взгляд президента метал громы и молнии, а три человека, стоя за ними, пристально смотрели на огонь.

— Смейтесь, — сказал президент. — Только поскорее. Теперь вы, надеюсь, вдоволь насмеялись?

— Смеяться? — сказал министр. — Помилуйте, над чем?

— Отлично, — сказал президент. Он отодвинул тарелку. — В таком случае перейдем к делу. Все необходимые документы у вас при себе?

К министру подошел его секретарь.

— Прикажете принести остальные бумаги, сэр?

— Бумаги? — сказал министр. Его хохолок начал было снова вздыматься. — На черта мне сдались ваши бумаги? Да я три недели ни о чем другом и не думаю.

— Тем лучше, тем лучше, — сказал президент. — Не могли бы вы коротко изложить существо дела, — вдруг я что-то забыл.

— Вы просто счастливый человек, ваше превосходительство, если сумели хоть что-то забыть, — сказал министр. Он извлек из кармана очки в стальной оправе. Нужны они были министру лишь для того, чтобы устремить на президента еще один, исполненный птичьего негодования, взгляд. — Этот Уэддел, Видаль, или как его там, — словом, он, его семья, клан или еще что-то в этом роде — претендуют на владение обширными землями к западу от Миссисипи. Впрочем, дарственная у него в полном порядке: его французский папаша из Нового Орлеана позаботился об этом. Но надо же было так случиться, что как раз напротив его дома, плантации, или как это там называется, проходит единственный на триста миль брод.

— Все это мне известно, — нетерпеливо перебил его президент. — Разумеется, сейчас я горько сожалею о том, что через эту реку вообще возможна переправа — вброд или вплавь. Но только я не понимаю, как…

— И они не понимали, — сказал секретарь. — До тех пор, пока не появился белый человек.

— Ага, — сказал президент. — Тот, которого уби…

Министр поднял руку.

— Подождите. Этот человек провел у них месяц, делая вид, что целыми днями охотится. На самом же деле он хотел только убедиться, что поблизости больше нет ни одного брода. Он ни разу не приносил дичи со своей охоты. Воображаю, как они тайком добродушно подсмеивались над ним.

— Да, — сказал президент. — Уэдделу, наверное, все это казалось очень забавным.

— Или Видалю — как бы его там ни звали, — досадливо вставил министр. — Он и сам-то, кажется, не знает, как его зовут, или ему просто наплевать…

— Продолжайте, — сказал президент. — Мы остановились на броде.

— Да. Прошел месяц, и в один прекрасный день этот белый говорит, что хочет купить какую-то землю у Уэддела, или, может быть, Видаля, или — черт его…

— Называйте его Уэдделом, — сказал президент.

— …у Уэддела. Немного: кусок с эту комнату, за который Уэддел или Ви… ну, в общем, запросил с него вдесятеро. Разумеется, не для того, чтобы нажиться. Он мог бы со спокойной душой подарить белому эту землю или проиграть ее в ножички: он как-то не сообразил, чтр на том самом кусочке земли, которого домогался белый, как раз и находились вход и выход из брода. Торговались они, должно быть, несколько дней, а то и недель, потому что это было для них чем-то вроде игры, забавы, за которой они коротали долгие дни и вечера, потешая бездельников, много и от души смеявшихся такому представлению. Потеха была славная, особенно когда белый вдруг возьми да выложи денежки, которые просил Уэддел; они смеялись до колик в животе и позже, когда белый начал обносить оградой принадлежавший ему теперь по праву участок, потому что даже тогда им было невдомек, что эта ограда лишает их доступа к броду.

— Да, — нетерпеливо перебил его президент, — и все же я не понимаю…

И опять министр поднял руку наставительно и предостерегающе. — Не понимали и они; до тех пор, пока однажды к ним не забрел путешественник, который хотел было пройти бродом. Ну, а белый там уже шлагбаум пристроил.

— О, господи, — сказал президент.

— Ну да. Впрочем, им доставляло еще большее удовольствие смотреть, как белый, удобно устроившись в тенечке на веранде своей резиденции об одну комнату (он привязал к столбу кошель из оленьей кожи, куда проезжавшие должны были сами бросать деньги), дергал за веревочку, чтобы поднять или опустить шлагбаум; постепенно он начал обзаводиться хозяйством, и скоро у него появилась лошадь.

— Ну вот, — сказал президент, — теперь мы подходим к делу…

— Да. После этого события начали развертываться очень быстро. Кажется, белый и тот племянник поспорили, чья лошадь резвее: он ставил брод и шлагбаум против тысячи или около того акров земли. Племянник проиграл. И той же ночью…

— Ага, — сказал президент, — понятно. И той же ночью белого уби…

— Скажем лучше, он умер, — официальным тоном заметил министр. — Именно так значится в донесении нашего уполномоченного. Хотя он и добавил в конфиденциальном порядке, что болезнь сильно смахивала на пролом черепа. Но это вроде бы к делу не относится.