Густав Майринк - Голем

Отрицать, конечно, отрицать.

Я поспешно стал сопоставлять возможности: это мог быть только ее муж; он получил анонимное письмо от Вассертрума о том, что она была здесь на свидании. Она же выдумала какую-нибудь отговорку, например, она заказала у меня камею или что-нибудь в этом роде… Вдруг яростный стук в дверь – и передо мной Ангелина.

Она не могла произнести ни слова, но по выражению ее лица я понял все: ей больше незачем было скрываться. Песенка спета.

Но что-то во мне протестовало против такого предположения, мне не хотелось поверить, что я обманулся в своей надежде ей помочь.

Я подвел ее к креслу. Молча гладил ее волосы, и она в изнеможении, как ребенок, спрятала голову у меня на груди.

Мы слушали треск горевших дров в печке и смотрели, как красный отблеск на полу появлялся и угасал… появлялся и угасал… появлялся и угасал…

«А где сердечко из коралла?..» – звучало во мне. Я встрепенулся: где я? Сколько времени она уже сидит здесь?

И я стал расспрашивать ее – осторожно, тихо, совсем тихо, чтобы не взволновать ее, чтоб не коснуться терзавшей ее раны.

Отрывками я разузнал все, что мне нужно было, и все это сложилось во мне, как мозаика.

– Ваш муж знает?..

– Нет, еще нет, он уехал.

Так что стоит вопрос о жизни Савиоли – Харусек правильно разгадал. И именно потому, что дело касалось жизни Савиоли, а не ее, она была здесь. Она больше не думает скрывать что бы то ни было, решил я.

Вассертрум был еще раз у Савиоли. Угрозами и силой добрался до его постели.

– А дальше, дальше! Чего он хотел от него?

Чего он хотел. Она наполовину угадала, наполовину узнала: он хотел, чтобы… он хотел, чтобы доктор Савиоли покончил с собой.

Она знала причину дикой, бессмысленной ненависти Вассертрума: доктор Савиоли когда-то довел до самоубийства его сына, окулиста Вассори.

Молнией мелькнула мысль: сбежать вниз, выдать все старьевщику, сказать ему, что удар нанес Харусек, исподтишка, а не Савиоли, который был только орудием…. «Предательство! Предательство!» – шумело у меня в мозгу.– «Ты хочешь обрушить месть этого негодяя на бедного чахоточного Харусека, который хотел помочь тебе и ей». Меня разрывало на части. Затем спокойная, холодная, как лед, мысль, продиктовала мне решение: «Дурак! Все, ведь, в твоих руках. Стоит только взять напильник, там на столе, сбежать вниз и всадить его старьевщику в горло, так, чтобы конец его вышел сзади у затылка».

Из сердца рвался вопль благодарственной молитвы Богу…

Я снова спрашивал:

– А доктор Савиоли?

Он, несомненно, наложит на себя руки, если она не спасет его.

Сестры милосердия не спускают с него глаз, впрыснули ему морфий, но он может вдруг очнуться – может быть, как раз вот теперь, и… и… нет, нет, нет, она должна идти, не должна больше терять ни секунды. Она напишет мужу, признается во всем – пусть он заберет у нее ребенка, но зато будет спасен Савиоли. Этим она вырвет из рук Вассертрума его единственное имеющееся у него оружие, которым он угрожает.

Она сама должна раскрыть тайну, прежде чем тот предаст ее.

– Этого вы не сделаете, Ангелина! – вскрикнул я и подумал о напильнике. Больше ничего я не мог выговорить от восторженной уверенности в своем могуществе.

Ангелина намеревалась уйти; я настойчиво удерживал ее.

– Еще одно только. Подумайте: неужели ваш муж поверит старьевщику так, на слово?

– У него есть доказательства, по-видимому, мои письма, может быть, и портрет – все, что было в письменном столе здесь, в ателье.

Письма? Портрет? Письменный стол? – я уже не соображал, что я делаю. Я прижал Ангелину к своей груди и целовал ее. В губы, в лоб, в глаза.

Ее светлые волосы закрыли мне лицо золотой вуалью.

Затем я взял ее за тонкие руки и в торопливых выражениях рассказал ей, что один смертельный враг Вассертрума, бедный студент-чех извлек из стола все, что там было, все это находится у меня в полной сохранности.

Она бросилась мне на шею, смеясь и рыдая. Поцеловала меня. Бросилась к двери. Вернулась и снова поцеловала меня.

Затем исчезла.

Я стоял, как оглушенный, и все еще чувствовал на лице дыхание ее уст.

Я услышал шум колес по мостовой и бешеный галоп копыт. через минуту все стало тихо. Как в гробу.

И во мне тоже.

Вдруг у меня за спиной скрипнула дверь – и в комнате стоял Харусек.

– Простите, господин Пернат, я долго стучался, но вы, по-видимому, не слышали.

Я молча кивнул головой.

– Надеюсь, вы не думаете, что я помирился с Вассертрумом, хотя вы видели, как я с ним недавно разговаривал? – (по насмешливой улыбке Харусека, я понял, что это только злая шутка).– Вы должны знать: счастье улыбается мне, майстер Пернат, эта каналья начинает ко мне привязываться. Странная это вещь – голос крови,– тихо прибавил он как бы про себя.

Я не понял, что он хотел этим сказать, и подумал, что мне что-то послышалось. Только что испытанное волнение еще дрожало во мне.

– Он хотел подарить мне пальто,– громко продолжал Харусек.– Я, конечно, с благодарностью отказался. С меня хватит и собственной кожи… Кроме того, он навязывал мне деньги.

«Вы приняли?!» – едва не вырвалось у меня, но я быстро прикусил язык.

На щеках студента появились круглые красные пятна.

– Это, разумеется, я принял.

У меня помутилось в голове.

– При-няли?– пробормотал я.

– Я никогда не думал, что человек может испытать такую совершенную радость! – (Харусек остановился на минуту и скорчил гримасу).– Разве это не высокое наслаждение видеть, как в мироздании заботливо и мудро распоряжаются попечительные персты Провидения? (Он говорил, как пастор, побрякивая деньгами в кармане). Воистину я считаю высоким долгом вознести на вершины благородства Сокровище, вверенное мне милостивой рукой.

Что он – пьян? Или помешался?

Вдруг Харусек переменил тон.

– Какая дьявольская ирония в том, что Вассертрум сам заплатил за свое лекарство. Вы не согласны?

Я стал смутно подозревать, что скрывается за словами Харусека, и мне сделалось жутко от его лихорадочных глаз.

– Впрочем, оставим это пока, майетер Пернат. Закончим пока текущие дела. Эта дама ведь – она ? Как это ей пришло в голову открыто приехать сюда?

Я рассказал Харусеку, что случилось.

– Вассертрум, безусловно, не располагает никакими уликами,– радостно перебил он меня,– иначе он не стал бы сегодня утром снова шарить в ателье. Странно, что вы не слышали этого. Целый час он был там наверху.

Я удивился, откуда он все так точно знает, и не скрыл этого от него.

– Разрешите? – он взял со стола папироску, закурил и стал объяснять.– Видите ли, если вы сейчас откроете дверь, то сквозной ветер, дующий в коридоре, понесет туда табачный дым. Это, пожалуй, единственный закон природы, в точности известный господину Вассертруму. На всякий случай он в стене ателье, выходящей на улицу,– вы знаете ведь, что дом принадлежит ему,– сделал маленькую незаметную отдушину, что-то вроде вентиляции, а там красный флажок. Когда кто-нибудь входит или выходит из комнаты, открывает дверь, Вассертрум видит это снизу по колебанию лоскутка. Разумеется, знаю об этом и я,– сухо продолжал Харусек,– когда мне нужно, я отлично могу наблюдать за этим из погреба напротив, где милостивая судьба благосклонно отвела мне помещение. Милая шутка с вентиляцией, хотя и выдумка достойного патриарха, но и мне уже известна несколько лет.