Адальберт Штифтер - Лесная тропа

Так-то и рос Тибуриус под попечительством своих воспитателей. Сказать, каким он был, трудно: ничем он себя не выказывал, да и шум, производимый громогласными его наставниками, заглушал все, и какой след оставляли в нем их воспитательные усилия, разобрать не было никакой возможности.

Незадолго до того, как Тибуриус стал уже почти взрослым мужчиной, он потерял одного за другим всех своих воспитателей. Первым умер отец, вскоре после него — матушка; гувернер ушел в монастырь, а последним приказал долго жить родной дядюшка. От отца Тибуриус унаследовал семейное состояние, от матери — присовокупленное к нему при заключении брака приданое, а от дядюшки — все то, что этот холостяк за тридцать лет нажил торговлею. Перед самой своей кончиной дядя отошел от дел и превратил достояние свое в звонкую монету, намереваясь жить на проценты с капитала, да не пришлось — он умер, и все деньги перешли к Тибуриусу. Таким-то образом господин Тибуриус и стал очень богатым человеком, как говорится, всегда при деньгах, тратить которые стоит наименьшего труда, ибо с этими плодами дело обстоит так: надобно выждать, покамест они созреют, затем собрать их, а уж после этого приступить и к самой трапезе. Правда, унаследованное от отца состояние частью было вложено в имение, в котором и жил молодой Кнайт. Там уже с незапамятных времен всеми делами управлял старший работник, и приносило оно немалый доход. Так оно повелось и при молодом господине Тибуриусе. И ему, по крайней мере в ту пору, когда он был один, ничего другого не оставалось, как проживать этот доход. Все, кто был прежде рядом с ним, покинули его, и был он весьма беспомощен.

Вскоре о том проведала вся округа, и нашлось немало девушек, охочих до замужества с господином Тибуриусом. Он знал об этом, но боялся и жениться не женился. Напротив, день ото дня он все более входил во вкус безраздельного владения своими богатствами. Прежде всего стал он приобретать всевозможную мебель, стараясь выбрать покрасивей. Купил превосходную одежду из сукна и полотна, занавеси, ковры. В доме появились богатые припасы всевозможной провизии и напитков, о которых ходила молва, что они хороши. Так вот и жил среди всех этих вещей какое-то время господин Тибуриус.

Когда же это миновало, стал он учиться игре на скрипке. А раз взявшись, играл целый день напролет, отбирая себе пьесы не столь трудные, дабы мог он пиликать их без запинки.

В конце концов подобное музицирование наскучило ему, и Тибуриус принялся писать маслом. По всему загородному дому в дорогих золоченых рамах были развешаны его творения. Но и это занятие он забросил, не закончив многие начатые полотна, а краски так и засохли на палитрах.

Однако, кроме писания маслом, было и многое другое, и покупки господина Тибуриуса множились.

Читая газеты, он особое внимание уделял спискам новых книг, затем он выписывал эти книги, а получив, часами разрезал. Для чтения ему изготовили широкий кожаный диван. Но в его распоряжении находилось также высокое кресло и конторка, столь удачно устроенная, что легко поднималась и опускалась, а это позволяло заниматься за нею и сидя. Тибуриус собрал целую галерею портретов именитых людей, в одинаковых черных рамах, призванных, по его мысли, украшать все здание. Была у него и коллекция курительных трубок, которые он намеревался впоследствии разместить в шкафах под стеклом, покуда же они валялись, где придется. Всевозможные оправы, трубочки, цепочки, зажигалки, табакерки, сигарные ящики — все это имелось у него в самом богатом исполнении. Из Англии господин Тибуриус выписал великолепного дога, который спал на нарочно для него сшитой кожаной подушке в каморке камердинера. Держал он и две пары лошадей только для своего приватного выезда. Среди них было и два отличных серых коня. Кучер любил их очень и не спускал с них глаз. В конце концов дом стал ломиться от вещей, а это порождало постоянное беспокойство. Например, куда определить новый кожаный диван — никто не знал: старые диваны ведь не выбрасывали; а множество шкафов, заказанных Тибуриусом у самых дорогих мастеров, так и не распаковывали, ибо найти для них место никто не был в состоянии. Шлафроков имел господин Тибуриус более дюжины, ключей для часов — несметное число, тросточек для прогулки у него было столько, что целый год он мог бы каждый день брать с собой новую, хотя и одной ему хватило бы на годы. Порою в погожий летний вечер Тибуриус бывал и сердит. Выглянет он из-за плотно прикрытых окон, увидит, что творится во дворе, и скажет: «Вот ведь народ! Живет себе, горя не зная! Ишь расселся на возу! А вон вилами машет — снопы сбрасывает. Одно легкомыслие и грубость!»

В конце концов господин Тибуриус пришел к выводу, что он тяжело болен. С ним и впрямь происходило нечто непонятное. Не будем говорить о дрожании коленей, о кружении головы, об отсутствии сна, нет, тут было что-то загадочное! Возвращается он, например, в сумерки с прогулки, шагает по лестнице и видит: рядом с ним шмыгает, как котенок, какая-то тень. И всякий раз так. И только на лестнице, в других местах ее не бывало заметно! Каково нервам-то! Ну, хорошо, он был начитанным человеком, дом — полон книг, в них вся премудрость, но ведь то, что он видел воочию, своими собственными глазами, должно же существовать на самом деле?! И чем нелепей казались людям его страхи, тем упорней настаивал он на своем, и лишь улыбался, когда они только разводили руками. С тех пор он уже никогда не задерживался допоздна вне дома, а приходил еще засветло.

А некоторое время спустя господин Тибуриус и вовсе перестал покидать родные стены и только без устали расхаживал по комнатам в стоптанных домашних туфлях из желтой кожи. Примерно в эту же пору он как-то достал тетрадь со стихами, сочиненными и аккуратно переписанными им еще при жизни родителей, и спрятал в потайное место под собственной кроватью — дабы никому они не попались на глаза! Прислугу он держал в большой строгости, приказы его должны были исполняться неукоснительно — он не сводил глаз с того или иного слуги, покуда тот находился поблизости.

Вскоре он совсем перестал покидать не только дом, но и кабинет. Распорядившись принести огромное зеркало, он взял себе в привычку самым тщательным образом рассматривать свою фигуру. Только поздней ночью он переходил в спальню, расположенную рядом. Если к нему наведывался гость из города по соседству или из более отдаленных мест — случалось это, правда, редко, — хозяин делался нетерпелив, едва не выгонял его. На лице господина Тибуриуса появились морщины, наружность его оставляла желать лучшего, чаще всего он бродил по кабинету небритым, нечесанным, и шлафрок болтался на нем подобно власянице на кающемся грешнике. В довершение всего он велел заклеить щели в окнах полотняными лентами, а двери обить. Уговоры, настойчивые просьбы друзей — которых он, как ни противился этому, все же еще имел, — он отвергал даже с издевкой, давая недвусмысленно понять, сколь глупыми они ему представляются, как он был бы рад, если бы друзья никогда не переступали порог его дома. Так оно в конце концов и случилось, и никто к нему более не заглядывал. Теперь господина Тибуриуса можно было сравнить с тщательно отштукатуренной и побеленной башней: ласточки и дятлы, ранее кружившие подле нее, улетели, и она стоит одинокая, всеми покинутая. Однако самому господину Тибуриусу такое положение оказалось по душе, и он впервые за долгое время с удовольствием потирал руки, полагая отныне возможным приняться за дело, за которое, как он того ни желал, ему приняться все не удавалось, ибо, хотя болезнь свою он и считал доказанной, но еще палец о палец не ударил для ее излечения, за помощью к врачу не обращался и лекарств себе не выписывал. Теперь он решил серьезно взяться за это. В доме его старший работник давно уже ведал всем хозяйством, а теперь камердинеру было поручено попечение об одежде, каретнику — о снаряжении, казначею — о финансах, сам же хозяин посвятил себя целиком заботе о своем здоровье.