Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста

— Почему? Я ведь так чистоплотен! — удивился Эгист.

— Не в том дело! Орест хочет выйти из игры и жить вольной жизнью; и вот он переодевается сам, переодевает слуг, подражает отцовскому рыку и выдает себя за возвращающегося Агамемнона.

— Так я убил Ореста? — спросил Эгист, поднимаясь, скрестив руки на груди.

— Почти наверняка! Парень поддал, чтобы придать себе смелости. По сути дела, убивая тебя в тот момент, он убивал невинного человека: ты был всего лишь любовником его матери, и только. Если бы он пришел отмстить тебе в положенный срок, твоя смерть была бы неизбежна, а тут пьяный и сгорающий от нетерпения мальчишка терял все шансы на успех. Его убила юношеская поспешность.

— А Агамемнон?

— Скорее всего, он погиб в Трое, а может, скитается где-то в поисках заработка.

После столь долгой речи у Эвмона во рту пересохло, и он пошел промочить горло и поглядеть, как там готовится ужин. Эгист присел на корни смоковницы и стал обдумывать все сказанное фракийцем. Неужели все эти годы он ждал Ореста, который давным-давно погиб и погребен? Его великий враг, его убийца гниет в земле, завернутый в свой красный саван! Можно ли верить этому? Ведь без неопровержимых доказательств слова Эвмона еще не избавляли его от долгого, терпеливого и томительного ожидания. Стоит ли поведать Клитемнестре о подозрениях фракийца? Орест умер! Так вот почему никто и нигде не встречал принца!

Он присвистнул, словно хотел выдохнуть весь страх из своей груди, и пошел на постоялый двор узнать, готов ли суп, и попросить стаканчик анисового ликера — после длительных поездок верхом ему всегда приходилось принимать ветрогонное.

Крестьянин, который вез на рынок два полных мешка яблок, навьючив их на своего ослика, рассказал нашим путникам о греческом корабле, направлявшемся в порт, и на следующий день они поднялись с первыми лучами солнца. Перед тем как оседлать лошадей и отправиться в путь, Эгист отозвал Эвмона в сторону и, напомнив ему их давешний разговор, спросил, думает ли он на самом деле, что человек, убитый тогда на дворцовой лестнице, был Орестом.

— Вино развязало мне язык, дорогой друг, и я просто-напросто высказал вслух свои тайные соображения. В моей стране меня почитают скептиком-интеллектуалом, и вчера своими рассуждениями я хотел лишь облегчить тебе гнет ужасного ожидания: не ищи в них ничего иного. Неважно, кого ты убил — Ореста или другого человека, главное для тебя — знать наверняка или хотя бы надеяться, что принц мертв. Порой история покажется тебе невероятной, порой уверенность укрепится в твоей душе. Но уже сами колебания преобразят твою жизнь. Сомнения делают людей свободными, уважаемый коллега. Душа наша стремится к надежным истинам, а человек, который не обрел их, становится мечтателем и поэтом. Суть философии отнюдь не в решении вопроса, какие яблоки более реальны: те, что лежат в мешках этого крестьянина, или те, что рисует мое воображение; нет, нам надлежит решить, какие из них источают более сладостный аромат. Но сии рассуждения — уже высшее искусство. Ты же просто запомни мои слова: сомнения изменят твою жизнь, этого довольно. Ну а кроме того, не все ли равно, от чего умереть — от меча Ореста или от тропической лихорадки, а ведь ты не боишься заболеть каждую минуту.

— Но ведь, если я не убивал Агамемнона, моя роль в трагедии ничтожна! — Эгист готов был разрыдаться.

— Кто посмеет усомниться в твоей доблести, дорогой друг! — заверил беднягу Эвмон и обнял его. — Вот увидишь, стоит тебе поглубже вдуматься в происшедшее, и ты постепенно переместишься со сцены в партер, увидишь пьесу другими глазами и в конце концов сможешь отделить себя от Эгиста-цареубийцы.

Рассуждения интеллектуала-фракийца не вполне дошли до микенского царя, но он был приятно удивлен тем, насколько его дело взволновало Эвмона, который к тому же неожиданно оказался философом. Ясное утро, какие выдаются ранней осенью, когда дует легкий юго-восточный ветерок, и кажется — сама земля источает свет, располагало к беззаботному веселью. Голуби клевали крошки на земле прямо у копыт лошадей, а щегол в клетке, что стояла на притолоке ворот постоялого двора, провожал наших путешественников веселой песней. Поблизости слышалось мерное дыхание моря, и Эгист любовался плавным парением чаек.

Греческий корабль пришел в порт вовремя, как того и ожидали, и, прежде чем началась разгрузка товаров — в основном корзин с инжиром да бочонков с вином, — на пирс сошли несколько пассажиров. Среди них был юноша в зеленом камзоле, который в правой руке нес за гриф итальянскую лютню; шляпы он не носил, и его белокурые кудрявые волосы свободно падали на плечи. Эвмон и Эгист уселись на мешки с рожью, чтобы понаблюдать за работой грузчиков и рассмотреть получше пассажиров.

— Когда приходит корабль, — сказал Эвмон, — самое замечательное, по-моему, ждать, не сойдет ли на берег прекрасная незнакомка. Сейчас из-за твоего инкогнито мы переодеты, но я обычно для этих случаев надеваю самый лучший наряд, объявляю, что прибыл фракийский царь, и устраиваюсь на пирсе. Мне нравится следить за тем, как причаливает корабль, как идет разгрузка, и рассеянно поигрывать золотыми монетами. Время от времени одна из монет как будто бы случайно падает у меня из рук, и один из моих адъютантов подбирает ее, чтоб не дай бог не потерялась. Взор зеленых глаз прекрасной незнакомки ищет, у кого бы спросить, где тут почтовая станция, и тут она замечает меня и приближается. Я любезно раскланиваюсь, объясняю ей все и предлагаю свою помощь и защиту, если красавица собирается путешествовать дальше по пустынным дорогам.

— И чем обычно это кончается? — полюбопытствовал Эгист.

— По совести говоря, нет ничего лучше чувствительного прощания: дама сидит на лошади, готовясь отправиться в дорогу, я бросаюсь за ней, словно меня влечет слепая неведомая сила, и страстно целую ей туфельку. Случалось мне, правда, добраться и до щиколотки. Все это, однако, отнюдь не исключает того, что некоторые отдавались мне: одни — ради подарков, другие — не в силах устоять перед моими настойчивыми ухаживаниями, третьи просто грустили вдали от родины. Но, как я уже говорил тебе, когда приходит корабль, нет ничего лучше, чем ждать, не появится ли незнакомка.

На сей раз она не появилась, и цари обратились к юноше с лютней, представившись ему гонцами, ожидавшими корабль, который бы отвез их на запад.

— Мы — латиняне, служим гонцами, — сказал Эвмон Фракийский, — и только что объездили всю Грецию в поисках некоего Ореста. У нас для него есть важное послание.

— Я приехал из северных краев, — ответил юноша, — там никто не слыхивал таких имен, они для нас слишком звучны. Мои достопочтенные родители впервые разрешили мне отправиться в путешествие; но сначала велели выучить тот язык, на котором я сейчас говорю с вами, а уроки мне давал один солдат, попавший к нам в плен. Моя мечта — послушать пение сирен и переложить их мелодии для лютни, поэтому я сошел здесь на берег, чтобы спросить, не слыхал ли кто у этих берегов песен морских красавиц.