Альваро Кункейро - Из книги «Разные люди»

Вчера зашел я в одну харчевню и увидел на стенах дюжину эстампов, отпечатанных в 1899 году в Берлине и рассказывавших историю дона Эрнана Кортеса [1] Эрнан Кортес (1485–1547) — испанский конкистадор. В 1519–1521 гг. возглавил завоевательный поход в Мексику, приведший к установлению там испанского господства. « Толмачиха» Марина (до крещения Малинче, ок. 1505–1530) — дочь одного из мексиканских вождей, возлюбленная, переводчица и советчица Кортеса. ,как он завоевал Мексику и как покорил сердце «толмачихи» Марины. И тут мне вспомнился Сомоза. Этот Сомоза был родом из Лейвы. Лейва — селение в Терра-де-Миранда, на плоскогорье, — вокруг каштановые роши, и я никогда не видел другого селения, где было бы столько источников; воинскую повинность Сомоза отбывал в Отумбском полку [2] Полк назван « О т умбским» в честь битвы при Отумбе (1520), в которой Кортес одержал победу над соединенными силами индейцев. Титул маркиза дель Валье де Оахака был дарован Кортесу в 1529 г. королем испанским Карлом I (он же император « Священной Римской империи» Карл V). и с тех пор питал нежные чувства к сеньору маркизу дель Оахака и интерес к его мексиканским похождениям, знал все про Горестную Ночь [3] « Торесгная Ночь» — традиционное обозначение ночи на 1 июля 1520 г. когда Кортес, потерпев поражение в битве с ацтеками и потеряв две трети своих солдат, был вынужден покинуть Мексику. и в Луго купил дюжину точно таких же эстампов, как те, которые я обнаружил в таверне; свои эстампы Сомоза повесил у себя дома на лестнице и в столовой. В детстве я побывал в Лейве на празднике Святого Варфоломея, и Сомоза, который уже в ту пору хромал, оттого что его укусила нутрия во время купания, читал мне подписи под каждым эстампом; подписи были на двух языках, и он дивился, когда я читал вслух французскую.

— Погляди, какие ножки полненькие!

И показывал на Маринины ноги, белые и круглые. Марина смотрела в зеркало, которое подарил ей сеньор военачальник.

Сомоза был стряпчим-любителем, ходатаем по делам и сутягой. Съездил как-то раз в Баньос-де-Молгас и привез оттуда странного пса: спинка рыжая с черными пятнами, брюшко белое, а мочился, стоя на задних лапах. Печальный был пес и молчаливый, ел яблоки-опадыши, а как услышит жужжание пчел, сразу давай их гонять, словно куропаток.

— Никчемный пес! — сказал Сомозе мой двоюродный брат из Тразмонтеса.

— А законнику только такой и требуется! — отозвался Сомоза.

И тут рассказал он моему двоюродному, что такого умного пса еще ни разу в жизни не встречал, за него адвокат из Луго, такой, как Пеле Бенито, или из Мадрида, такой, как Сото Регера, любые деньги отвалил бы!

— Этот пес облаивает только тех, кто представляет враждующую сторону!

Если Сомоза занимался тяжбой кого-нибудь из соседей и к нему приходили за советом, то лай означал, что посетитель затаил худое и запутает дело. Пес давал знать, чьи свидетельские показания окажутся благоприятными, а чьи — ложными или зловредными. Ни разу не ошибся. Когда пес стал хворать и ослеп, Сомоза понес его в Луго к окулисту Казалье. Нес он пса в корзине, тщательно укутав в покрывало, из тех, что ткутся в Саморе. На площади Сан-Доминго пес в корзине поднял лай. Сомоза остановился и огляделся — оказывается, к улице Сан-Маркос направлялся инспектор вод из Кресенте, он в свое время наложил на Сомозу штраф.

Да, забыл сказать: звали пса Монтесума [4] Монтесума (Моктесума, 1466–1520) — правитель ацтеков с 1503 г.; был захвачен в плен Э. Кортесом, призывал покориться испанцам, за что был убит восставшими индейцами. .

С Понтесом из Мейрадо я познакомился много лет назад. Он тогда был уже пожилым человеком. С семнадцати лет курил трубку и носил шляпу. Долговязый, тощий, смуглолицый, вечно простуженный, он кутал в шарф с красно-зеленой бахромой свою длинную шею с большим волосатым торчащим кадыком, неустанно двигавшимся. Когда курил, выпускал дам изо рта и из ноздрей; а еще, по-моему, из ушей и из глаз. Шляпу, красовавшуюся у него на макушке, обволакивало густое облако дыма. А хриплый его голос раздавался словно из пещеры, когда он рассуждал об антиподах, в существование каковых не верил. Самый убедительный довод был у него вот какой: если житель Севера ляжет и покатится в южном направлении, а житель юга — наоборот, в северном, то в какой-то миг ступни их непременно столкнутся. Но слыханное ли дело, чтобы кто-то покатился по склону вверх? Те, кто рассуждают об антиподах, рассуждают так, словно Земля совершенно плоская, а земля круглая. В цирюльнях довод этот воспринимался как очень веский.

Понтес уверял, что в Буэнос-Айресе он слушал лекции одного немца о внутриземном магните грушевидной формы, и, если про магнит все правда, тогда действительно возможно существование антиподов. По утверждению немца, магнит этот образовался не сразу и, покуда он не уплотнился в должной степени, Земля, летая вокруг Солнца, роняла разные разности, которые находились снизу и которые теперь можно найти на других планетах — например, черешневое деревце на Луне или овечье стадо на Марсе.

Звался Понтес Мануэлом и в Галисию вернулся — за наследством — из Аргентины; и вот, когда он заболел гриппом и лежал в постели, вспомнилась ему девушка, за которой он ухаживал в Мар-дель-Плата, а была она итальянкой. Вирна по имени, Филосси по фамилии; и Мануэл Понтес послал доверенность своему брату Адолфо, чтобы тот заключил с нею брак от его лица, но девушка понравилась самому Адолфо, он выбросил доверенность в мусорный ящик и женился на калабрийке от собственного лица. Понтес так и не оправился от удара, хотя Адолфо исчез и Мануэлу не пришлось отдавать брату его наследную долю. Мануэл Понтес рассказывал мне эту историю в одной таверне в Луго, а сам в это время ел куропатку. Держал ее аккуратненько за шейку и за лапки и вздыхал:

— До чего была красива она, изменница, красивей не сыщешь!

И чуточку поколебавшись, вонзал в птичью грудку длинные зубы лопаточкой.

Так никогда и не узналось, повторяю, что сталось с Адолфо и с Вирной. Я сказал Понтесу в шутку, что, может, внутриземной магнит сместился, они свалились с Земли и теперь разгуливают по Луне.

— Как до Луны добраться, кроме меня, никто не знает.

И, сунув руку под самарру, он доставал белый платок, расшитый голубыми цветочками, подарок Вирны. Проводил им по глазам и по носу. По носу, чтобы вспомнить точнее аромат утраченной возлюбленной, а по глазам, чтобы утереть крупные и горькие слезы.