Эптон Синклер - Между двух миров

— Да, верить им не стоит.

— Робби крайне осторожен, когда ведет дела с банкиром или маклером, который старается всучить ему несколько вагонов железа. Но пусть явится какой-нибудь молодой человек приличной наружности и объявит, что сегодня ночью он привез груз шотландского виски, и все дельцы города готовы поверить в его басню и в его напитки; они с торжеством приносят эту бурду домой и угощают домашних и гостей, и никому никогда в голову не придет произвести химический анализ.

— Они боятся результатов анализа, — улыбнулся Ланни.

— Это вносит ужасное разложение в деловую жизнь. Контрабандисты наживаются, вероятно, больше, чем самые богатые люди в Ньюкасле.

Эстер стала расспрашивать, какие планы у Ланни и его молодой жены. Но вскоре она снова свернула на прежнее. Еще одно беспокоило ее — Робби стал играть на бирже.

— Да ведь он всегда играл, разве нет? — спросил сын.

— Раньше, как он говорит, он «пробовал воду», а теперь он «ныряет». Со мной он скрытничает, но я вижу, как он просматривает газету, слышу, что он говорит по телефону. Он заработал, кажется, очень много денег, но ценой своего спокойствия. А для чего все это, Ланни, для чего? Нам же не нужно, нам некуда девать эти деньги!

— Людям нравится рисковать и сражаться друг с другом, и от этого их не удержишь. Если нет настоящей войны, они создают имитацию. Я не могу себе представить, чем жил бы Робби, если бы не азартная денежная игра. Что бы он стал делать?

Эстер ответила с искренним огорчением: — Нет, что-то неладно в нашей системе воспитания. Мы стараемся привить молодежи культуру, а она не прививается.

Ланни видел следы тревог на лице мачехи — таком спокойном и безмятежном, когда он впервые познакомился с ней. В гладких темно-каштановых волосах появилась седина, вокруг глаз и рта залегли морщины. Она была добросовестная женщина и старалась честно играть в игру, называемую жизнью, но или другие играли нечестно, или дух времени оказался сильнее ее. Нет, она не была счастлива, не был счастлив и Робби.

Может быть, она слишком сурова с, ним? Может быть, она мстит ему за ошибку его молодости и в душе карает его, а вместе с ним и самое себя? У нее великолепный дом, она отлично управляет им, она превосходная хозяйка, дама высшего света, занимается благотворительностью, руководит полезными общественными начинаниями; но она, безусловно, несчастлива. Сколько таких элегантных домов, размышлял Ланни, в самых богатых и, как принято говорить, фешенебельных кварталах таят в себе сокровенные, глухо тлеющие трагедии.

Ланни распростился со своей коннектикутской семьей и приготовился к встрече со своей новой семьей — лонг-айлэндской. Миссис Барнс вернулась из Европы и ждала новобрачных в загородном доме. Дольше откладывать свидание было бы уже бестактным. Мистер и миссис Дингл также были приглашены, но Бьюти сослалась на чрезвычайное множество дел в связи с выставкой. Она долго жила в свете и умела различать, когда людям хочется, чтобы их приглашение приняли, и когда они надеются, что у вас хватит сообразительности отклонить его.

Она с мужем остановится в гостинице, и, пока он будет посещать собрания богоискателей, она возобновит свои знакомства с нью-йоркцами, с которыми встречалась на Ривьере. Яхта Робинов возвращалась в Германию, где у Иоганнеса были дела, а молодежь тоже должна была возобновить свои занятия. Все они чудесно провели лето и мечтали так же провести и следующее.

Ирму и Ланни встретили на пристани Ист-ривер, оттуда их повезли в автомобиле в расположенное на южном берегу поместье, всей грандиозности которого молодой супруг даже не представлял себе. Вот когда он, наконец, увидит, как живут настоящие богачи! Поместье называлось «Шор-Эйкрс», но в нем были не акры, а многие мили. Огромное пространство было окружено стальной решеткой в двенадцать футов высоты с негостеприимно торчащими остриями. Постройки стояли на утесе, фасадом к морю; они были из красного песчаника и представляли собой подражание замку Шамбор, построенному четыреста лет назад для короля Франциска I. Их украшало множество башенок, острых крыш и фигурных дымовых труб. В американском издании эти трубы не имели никакого отверстия, так как в доме было центральное отопление. Но на Ланни все это великолепие не произвело впечатления: он не любил слишком больших домов, находя их неуютными, и тех, кто создавал архитектурный стиль, он ставил выше тех, кто его заимствовал.

Дому было всего десять лет, но внутри он уже отделывался заново — всего за несколько месяцев до того, как скоропостижно умер его владелец. Холл бы выложен белым вермонтским мрамором и мог бы пригодиться как зал ожидания на вокзале любого средних размеров города. Слуги не выстроились шеренгой для встречи молодых, как это было бы в Штубендорфе, но, может быть, новая теща Ланни просто еще не знала этого обычая? Тяжеловесная вдова короля коммунальных предприятий с завидной энергией управляла этим поистине королевским поместьем. Теперь оно принадлежало его дочери, но всем ведала мать, которая расхаживала по гулким коридорам, посасывая огромную темную сигару и зорко наблюдая за всем происходящим.

Ланни слышал выражение «живут по-царски», а теперь ему предстояло самому жить такой жизнью и войти во вкус. У него были собственные апартаменты и кровать с балдахином, на которой родилось несколько принцев. Биография кровати была выгравирована на изголовье. Мебель была обита таким восхитительным шелком, что Ланни не решался садиться на нее и уж конечно не лег бы на диван с ногами. Ванна была вделана в пол, и в нее вели три широкие ступеньки, причем между ступеньками зажигались лампочки, чтобы было видно, куда ступить. Апартаменты Ланни принадлежали раньше самому Дж. Парамаунту, а он любил пошалить; когда Ланни впервые сел на стульчак в уборной, он вдруг услышал за спиной нежный перезвон колокольчиков, и этот перезвон продолжался, пока он не встал.

При входе в дом вас встречал в холле портрет покойного финансового гения, написанный больше чем в человеческий рост, и молодой искусствовед внимательно рассмотрел его. Портрет принадлежал кисти модного художника, честно старавшегося изобразить оригинал. «Дж. П.», как его до сих пор называли, был человек атлетического сложения и боевого темперамента; об этом говорили и характерная нижняя челюсть и не менее характерный взгляд. Волосы и глаза у него были темные, и если бы он носил усы и бороду, то совсем был бы похож на пирата эпохи Забавника Роджера. Глаза смотрели угрюмо, но легко можно было себе представить, как их взгляд загорается огнем. И. следовало также представить себе хорошо подвешенный язык, умевший убеждать хранителей сокровищ в том, что его обладатель — великий волшебник, который, спарив один доллар с другим, может в несколько дней или, в крайнем случае, недель произвести на свет целое потомство долларов. Это финансово-биологическое чудо осуществлялось им непрерывно, и он ни разу не промахнулся. Гигантская пирамида компаний, которую он построил, продолжала стоять на месте, и Уолл-стрит была убеждена, что пирамида будет стоять вечно, как памятник ее создателю.