Эптон Синклер - Между двух миров

— Я уеду, когда ты захочешь, Ланни.

— В среду на той неделе уходит пароход в Марсель.

— Отлично. Я скажу Слеммеру, чтобы он взял билеты.

— И скажи, что нам вовсе не нужна непременно самая дорогая каюта. Давай немножко по-экономим, хотя бы пока мы не узнаем, какая судьба постигла наших родных и друзей.

— Хорошо. — В эту минуту она казалась вполне ручной, эта наследница миллионов. Все богачи Нью-Йорка были в таком же настроении: все только и мечтали о том, как бы уехать и жить где-нибудь на ферме, выращивать собственные овощи, иметь свежее молоко, яйца, масло и жить простой жизнью!

Ланни продолжал — Робби говорит, что эта паника не повлияет на бизнес. Что потеряна только прибыль с бумаг, товарный рынок не пострадал. Но мне кажется, он ошибается. Эта толпа, что каждый вечер возвращалась с Уолл-стрит, разгоряченная победой, воображая будто ей принадлежит весь мир, — она, может быть, и получала прибыль только на бумаге, но покупала на эту прибыль реальные блага; а теперь она перестанет их покупать, и это неизбежно повлечет за собой кризис.

На следующий день, в пятницу, во всех газетах по меньшей мере три-четыре страницы были посвящены панике и ее результатам. Никогда еще в истории биржи не было такой катастрофической «дешевой распродажи». Считали, что в Соединенных Штатах и Канаде из одних рук в другие перешло тридцать миллионов акций. Но редакторы и репортеры все как один старались держаться оптимистического и бодрого тона; они всячески расписывали героизм банкирского дома Моргана и других виднейших банкиров, которые выступили на борьбу за спасение финансового механизма страны. Президент Гувер, «великий инженер», которого так превозносил Робби, официально заявил, что экономика страны покоится на здоровой основе. Председатель правления одного из крупнейших банков — Нейшэнел Сити-бэнк, вернувшийся несколько дней тому назад из Европы и утверждавший, что положение на бирже не вызывает опасений, снова выступил с успокоительными заверениями, и никто не напомнил ему, как он только что попал в просак. Не одни спекулянты, но и крупные банки, страховые компании и учетно-комиссионные тресты намерены были с самого утра двинуть свои силы на биржу и подобрать всю дешевку, выброшенную на мостовую в час разгрома.

Ланни спустился в маклерскую контору, чтобы узнать утренние курсы, и оказалось, что газеты были правы: паника кончилась. Если вы хотели продать акции по Пониженному курсу, вы могли это сделать, и если после Ликвидации вам что-нибудь следовало, маклеры вам это выплачивали. И можно было быстро дозвониться куда надо по телефону. Робби находился в конторе своего «маклера в Ньюкасле, Ланни вызвал его и узнал, что отец выполняет свое обещание и продает; в голосе Робби звучала глубокая боль, и он пытался намекнуть Ланни, что следовало бы все-таки дать ему отсрочку на день или два, тогда он мог бы возместить хотя бы часть своих чудовищных потерь. — Я потеряю несколько миллионов, сынок.

— Как ты думаешь, несколько сот тысяч у тебя останется?

— Да, останется.

— Ну и прекрасно. Этого хватит на всех.

— Тебе и Бьюти придется подождать немного, пока я смогу вернуть свой долг.

— Относительно меня можешь считать, что я просто вернул тебе часть того, что ты на меня истратил. А Бьюти пусть привыкает носить прошлогодние туалеты. Забудь обо всем этом, Робби, и займись игрой в гольф, пока погода еще не испортилась. — Он говорил таким же бодрым тоном, как журналисты из «Нью-Йорк таймс» или «Нью-Йорк геральд трибюн»; но внутренне он содрогался: господи боже мой, а вдруг они все-таки поднимутся!

Ирма переживала то же самое: дядя Хорэс чуть не на коленях вымаливал отсрочку в три дня — нет, даже в два с половиной, если считать до субботы вечером, а не до воскресенья, — чтобы спасти свои деньги. Не может быть сомнений, курсы опять поднимутся; все авторитеты это утверждают и продавать сейчас — это самоубийство, это просто преступление. Глава Вандрингэмовского клана сидел перед племянницей, и слезы текли по его обвисшим щекам. За последние несколько дней он потерял не меньше десяти, а то и двадцати фунтов в весе; так как все время бегал, потел, суетился, забывал поесть, а иногда даже выпить. — Ирма, ради бога! — Он проклинал Джозефа Барнса, который осмелился неправильно толковать приказ Ирмы и не дал ему достаточно денег, чтобы продержаться два с половиной дня — только два с половиной дня, необходимых для ликвидации.

Ланни старался не вмешиваться в борьбу; но когда Ирма спросила его мнение, он сказал: — Это игра в орлянку. Если положение улучшится и дядя Хорэс заработает на этом, все останется по прежнему; он начнет уверять, что был прав, а ты не права, будет опять действовать за свой страх и риск и опять закутается, и при первом же очередном крахе у тебя с ним опять произойдут такие же сцены.

— Во всяком случае, я его честно предупредила.

— Нет, он убедится в том, что ты недостаточно тверда в своих решениях.

Вопреки его советам, Ирма все же уступила.

Настоять на своем ей и в самом деле было трудно; она была молода, не знала жизни, а мать требовала, чтобы она спасла честь и кредитоспособность знатного рода, кровь которого текла в ее жилах. Может быть, Ирма поступила бы иначе, если бы Ланни сказал: «Я уверен». Но как мог Ланни сказать это? Если бы он так сказал, а вышло бы иначе, что сталось бы с его супружеским авторитетом? Вот и получается, что тебя все-таки втягивают в биржевые дела, хотя бы ты и не желал иметь с ними ничего общего. С тем же успехом рыба могла бы сказать, что не желает иметь ничего общего с океаном, в котором живет.

С каждым часом эта истина становилась для Ланни все очевиднее. Когда он в полдень вернулся с «разведки» домой, он застал всех в большом волнении. Чек, выданный Ирмой дяде Хорэсу, остался неоплаченным: Ирме позвонили из банка и сказали, что на ее счету ничего нет. Но ведь она выписала чек сейчас же после того, как Слеммер сказал ей, что у нее на текущем счету семьдесят пять тысяч долларов? Мистер Слеммер, видимо, ошибся, заявил семнадцатый вице-президент Седьмого национального банка; в тот день, которым датирован чек, всего лишь около ста долларов оставалось на счету Ирмы Барнс, — в делах Ирма сохраняла свою девичью фамилию, как более импонирующую. Ирме пришлось позвонить дяде Джозефу и попросить его продать какие-нибудь акции и внести деньги на ее имя в банк, после чего начались поиски Слеммера. Из гостиницы, в которой он останавливался, когда бывал в городе, он выехал, в Шор-Эйкрс он не показывался, и вообще никто его не видел. Скоро дело приняло скандальный характер: известили полицию, окружная прокуратура прислала своего агента, в отеле появились репортеры и фотографы.