Генри Джеймс - Послы

Ему нравились эти прямодушные соотечественники — немного погодя к ним прибавилось еще несколько; нравились их изысканная мазня и чинимые ими разносы, с неизменным переходом на личности, с восторгами и проклятиями, от которых у него, как говорится, глаза лезли на лоб; нравились, сверх всего, легенды о добродушной бедности, о взаимной выручке, возведенной в ранг романтического, — легенды, которые он вскоре стал вписывать в представшую его взгляду картину. Прямодушные соотечественники высказывались с прямотой, превосходившей даже прямоту Вулета. Рыжеголовые и длинноногие, чудаковатые и диковатые, милые и смешные, они оглашали мастерскую густым жаргоном, никогда еще не казавшимся Стрезеру столь значительным, поскольку тарабарщина эта, видимо, являлась языком современного искусства. Они рьяно перебирали струны эстетической лиры, извлекая из нее дивные мелодии. Их жизнь в искусстве представлялась Стрезеру исполненной упоительной наивностью, и он то и дело поглядывал на Марию Гостри, ожидая уловить, в какой степени она это схватывает. Но, в отличие от вчерашнего дня, она не подала ему ни единого знака, а лишь демонстрировала свое умение обращаться с молодежью, держась тона старомодной парижской обходительности, которой поочередно дарила всех и вся. Проявив замечательное понимание изысканной мазни, искусства по части заварки чая, доверие к ножкам стульев и превосходную память в отношении всех, кто живал в Париже в иные годы, как отмеченных поименно, так и просто перечисленных или даже шаржированных, кто пожинал успех или потерпел поражение, уже исчез или только что прибыл, она с величайшим благодушием согласилась на еще одну порцию Крошки Билхема, заявив Стрезеру, как только они вышли, что, коль скоро им предстоит еще одна встреча с маленьким художником, она подождет высказывать свои суждения до новых впечатлений.

Новые впечатления не заставили себя ждать. Не прошло и двух дней, как Стрезер получил от Марии записку, в которой значилось, что ей предоставили прекрасную ложу на завтрашний вечер в «Комеди Франсез»; [34]среди прочих достоинств мисс Гостри отнюдь не последним было то, что ей нередко делались подобные подношения. Мысль, что она всегда что-то оплачивает заранее, уравновешивалась в сознании Стрезера лишь мыслью, что и она не остается неоплаченной, и все это вместе создавало у него картину оживленного, бурного движения, обмена такими ценностями, распоряжаться которыми было не в его власти. Он знал, что французские пьесы она предпочитает смотреть только из ложи, тогда как английские — исключительно из кресел партера, и как раз уже готовился любыми средствами добыть ложу, чтобы ее туда пригласить. Однако в подобных делах она была сродни Крошке Билхему, умея, как и он, когда речь шла о чем-то важном, все наперед предусмотреть. Неизменно опережая Стрезера, она лишь оставляла ему возможность задаваться вопросом, к чему сведутся их взаимные счеты в день окончательной расплаты. На этот раз он, однако, осмелился на более или менее прямое противодействие, объявив, что примет ее приглашение только на том условии, если она отобедает с ним, и в результате этого робкого контрудара назавтра в восемь они с Уэймаршем ждали ее под колоннадой портика. Мисс Гостри ни разу не обедала с ним и, что было характерным для их отношений, заставляла соглашаться с отказами, для которых он не видел ни малейших причин. Более того, добивалась, чтобы ее отсрочки и перестановки действовали на него как нежнейшие прикосновения. И сейчас, руководствуясь теми же принципами, она давала ему возможность выразить дружеское расположение Билхему, предложив место в их ложе. С этой целью Стрезер отправил официальное приглашение на бульвар Мальзерб, но даже когда наше трио входило в театр, еще не располагал на него ответом. Тем не менее он и некоторое время спустя, после того как они уютно расположились в ложе, полагал, что их молодой друг, отменно знавший все ходы-выходы, появится в удобный для него момент. А пока его опоздание предоставило как нельзя более удобный случай мисс Гостри. Со дня посещения мастерской Стрезер ждал, когда она соблаговолит поделиться с ним своими наблюдениями и выводами. Она выразила желание бросить, как говорится, взгляд на Крошку Билхема только раз, однако теперь, повидав его уже дважды, не обмолвилась еще ни словом.

А пока они сидели втроем: Уэймарш наискосок от Стрезера, посередине дама; и мисс Гостри, вызвавшись быть наставницей юношества, знакомила своих подопечных с произведением, которое в числе других составляло славу литературы. Слава, к счастью, не вызывала возражений, подопечные искренне ее принимали. Что до самой мисс Гостри, она уже не раз проходила по этой стезе и сейчас старалась единственно ради своих простаков. Однако в должное время она вспомнила об их отсутствующем приятеле, на появление которого, по всей очевидности, уже не было надежды.

— Либо он так и не получил вашей записки, либо вы не получили его ответа. Ему что-то помешало прийти, и, естественно, в подобных обстоятельствах человек воспитанный вряд ли написал бы, что явится в ложу.

Она говорила, уставив взор на Уэймарша, словно тот был отправителем записки молодому человеку, и на лице милрозского адвоката обозначилось смешанное выражение суровости и боли. И, как бы откликаясь на его чувства, она сказала:

— Он, поверьте, бесспорно еще лучший из них.

— Из кого, мэм?

— Из длинного ряда юнцов и девиц, да и пожилых мужчин и женщин тоже, если брать их такими, какие они по большей части есть; это надежда, можно сказать, нашей страны. Они же все проходили передо мной, год за годом, и среди них не было ни одного, кому бы мне хотелось сказать: «Остановись, останься!» А вот Крошке Билхему мне хочется это сказать: он как раз такой, каким нужно быть, — говорила она, по-прежнему обращаясь к Уэймаршу. — Удивительно мил! Только бы он не загубил в себе это! Но люди не умеют иначе, так всегда было, есть и будет.

— Мне кажется, наш друг не вполне понимает, — вставил, выдержав паузу, Стрезер, — что именно Билхему грозит в себе загубить.

— Да уж не то, что называют хорошим американцем, — достаточно ясно выразил свое мнение Уэймарш. — Не производит он на меня впечатление человека, который развивается в этом направлении.

— Ах, — вздохнула мисс Гостри, — звание хорошего американца так же легко дают, как и отбирают! Скажите мне для начала, что оно означает и почему, собственно, надобно к нему так стремиться. Право, ни одно столь важное понятие не получало еще столь зыбкого определения. А прежде чем приготовить блюдо, надо, по крайней мере, знать его рецепт — таков уж порядок. Да и потом, у бедных птенчиков еще все впереди! А вот что я видела загубленным, и не раз, — продолжала она, — так это светлый дух, веру в себя и — как бы тут выразиться — чувство прекрасного. Вы правы относительно Билхема, — теперь она перевела взгляд на Стрезера, — он это все в себе сохранил и потому очарователен. Так будем поддерживать Крошку Билхема! — И вновь, уже для Уэймарша: — Другим очень хотелось что-то сделать, и они, ничего не скажешь, в очень многих случаях в этом преуспели. Но прежними потом уже не оставались: очарования как не бывало — куда-то оно уходило. А вот Крошка Билхем, пожалуй, ничего из себя не сумеет сделать. Но и ничего дурного не сделает. Так будем же всегда любить его таким, каков он есть. К тому же он вполне хорош. Все видит. Ничего не стыдится. И в мужестве, которое от нас требуется, ему никак не откажешь. А ведь подумайте, сколько всего такого-разэтакого он мог бы натворить. Право, на всякий случай лучше не выпускать его из виду. Вот и сейчас, кто знает, что он там делает? Нет, с меня достаточно разочарований: с ними, бедняжками, того и жди беды, разве что не спускать с них глаз. А доверять им полностью никак нельзя. Очень тревожно. И, думается, в этом причина, почему я так хочу видеть его сейчас здесь.