Теофиль Готье - Два актера на одну роль

Чин-Синг тоже увидел красавицу. — Не сон ли это наяву? — воскликнул он. Очаровательное лицо, сиявшее ему из хрусталя воды, казалось рожденным в весеннюю ночь серебристым светом луны и ароматами цветов. — Я узнаю ее, это ее образ запечатлен в моем сердце, ей я посвящал мои стихи! — воскликнул в восторге Чин-Синг и в это время услыхал голос отца.

— Сын мой, тебе предлагают великолепную во всех смыслах партию. В жилах девушки, о которой идет речь, течет царская кровь, она славится красотой и обладает всеми качествами, чтобы сделать счастливым своего будущего супруга.

Но Чин-Синг под впечатлением пережитого приключения и внезапно охваченный любовью к незнакомой девушке наотрез отказался от предлагаемой партии. Рассерженный отец разразился бранью и угрозами.

— Негодяй, — кричал он, — если ты будешь упрямиться, я попрошу судью посадить тебя в эту крепость, куда сажают европейских варваров, и откуда ничего не видно, кроме гор с вечно-облачными вершинами да неприветливого моря с бороздящими его поверхность чудовищами, которые ходят по ней на колесах, испуская зловонный дым. Это истинные изобретения дьявола! Там у тебя будет время одуматься и исправиться!

Но угрозы не испугали Чин-Синга, он ответил, что готов жениться на ком угодно, но только не на предлагаемой невесте.

Назавтра он в тот же час явился в павильон на воде и перегнулся через балюстраду. Через несколько минут он снова увидел отражение Жу-Киуань, которое походило на букет цветов, погруженный в воду.

Молодой человек прижал руку к сердцу и, прикоснувшись губами к концам пальцев, послал поцелуй отражению девушки жестом, полным страсти и грации.

Радостная улыбка, как бутон граната, расцвела в зеркале пруда и доказала Чин-Сингу, что он тоже понравился незнакомке, но так как трудно разговаривать с отражением человека, не видя его, юноша сделал знак, что идет писать, и вошел в павильон.

Через несколько минут он снова появился на балконе, неся в руке листок серебристой раскрашенной бумаги, на котором было написано объяснение в любви в семисложных стихах собственного сочинения. Он свернул листок, спрятал его в чашечку цветка и, обернув его широким листом кувшинки, положил осторожно на воду.

Как нельзя более кстати, поднявшийся легкий ветерок погнал это послание в пролет стены, и через несколько мгновений Жу-Киуань уже вынимала его из воды. Боясь, чтобы ее не застали врасплох, она убежала в самую дальнюю комнату павильона и там с радостью прочла объяснение в любви юноши. Она заметила, что метафоры, которые употребил Чинг-Синг, доказывают его высокое образование. Ей понравились его почерк, подбор слов, точность рифм и блеск образов, но что бесконечно удивило ее, то это имя Чин-Синг. Она так часто слышала от матери о ее сне, где упоминался жемчуг, что сразу поняла, что Чинг-Синг и есть назначенный ей небом супруг.

На другой день ветер переменился, и Жу-Киуань могла послать свой ответ тем же способом. В этом письме, написанном в стихах, сквозь скромность, свойственную молодой девушке, сквозило ответное чувство.

Читая подпись, Чин-Синг не мог удержаться от восклицания: — Яшма, да ведь это тот камень, который видела во сне моя мать. Он, как карбункул, блестел на моей груди. Я должен познакомиться с этой семьей, так как эта девушка предназначена мне ночными духами.

Но, выходя из дома, он вспомнил о вражде обоих домов, и не зная, что предпринять, решил посоветоваться с матерью и рассказал ей историю своего знакомства с девушкой. Жу-Киуань, в свою очередь, сообщила все госпоже Ту. Обе матери, взволнованные совпадением имен, снова отправились к бонзе.

На этот раз бонза ответил, что таково действительно значение сна и что презреть это указание значит навлечь на себя гнев богов. Тронутый настоянием обеих матерей, а также и их подарками, бонза согласился уговорить Ту и Куаня. Он выполнил это поручение так ловко, что враги не могли отказаться от своих слов, узнав имена жениха и невесты.

Увидавшись после долгой разлуки, бывшие друзья удивились своему ослеплению и только теперь поняли, как они нуждались друг в друге.

Сыграли свадьбу, и Жемчуг с Яшмой смогли, наконец, разговаривать друг с другом напрямую.

Стали ли они от этого счастливее, мы не знаем, потому что счастье нередко только тень на воде.

В благороднейшем и достославнейшем граде Мадриде, в понедельник dia de toros, [41] День быков (исп.). как говорят испанцы, июня 184… года, к дому на улице Сан-Бернардо подошел привлекательный на вид молодой человек, находившийся по всем признакам в довольно скверном расположении духа.

Из окна этого дома вырывались нестройные звуки фортепьяно, что явно усилило недовольство молодого человека; он остановился перед дверью, как бы раздумывая, входить ему или нет, но, поборов неприязненное чувство, принял наконец мужественное решение и взялся за дверной молоток, в ответ на грохот которого на лестнице послышались тяжелые, неуклюжие шаги лакея-галисийца, спешившего отворить гостю.

Можно было подумать, что какое-нибудь досадное дело — необходимость обратиться к ростовщику, уплатить долг или выслушать нравоучение из уст престарелого ворчуна-родственника — омрачало веселое от природы лицо дона Андреса де Сальседо.

Ничуть не бывало.

Дон Андрес де Сальседо, не имея долгов, не занимал денег, а поскольку все его родственники умерли, он не ждал наследства и не опасался увещеваний со стороны сварливой тетки или своенравного дяди.

Следует все же сказать, — хотя истина отнюдь не свидетельствует об учтивости дона Андреса, — что он попросту шел с ежедневным визитом к донье Фелисиане Васкез де лос Риос.

Донья Фелисиана Васкез де лос Риос была девушка из хорошей семьи, довольно миловидная и достаточно богатая, с которой дон Андрес должен был вскоре сочетаться брачными узами.

Конечно, в этом свидании не было ничего такого, что могло бы омрачить чело двадцатичетырехлетнего молодого человека, и перспектива провести час или два в обществе novia, [42] Невеста (исп.). «которой едва минуло шестнадцать весен», казалось, не могла бы испугать его.

Дурное расположение духа отнюдь не исключает желания нравиться, вот почему Андрес, успевший бросить сигару еще на улице, тщательно стряхнул, поднимаясь по лестнице, белый пепел с отворотов фрака, пригладил волосы и закрутил усы; он подавил также свое недовольство, и самая любезная улыбка заиграла, словно по заказу, на его губах.

«Только бы ей не пришло в голову, — подумал он, переступая порог дома, — репетировать со мной этот мерзкий дуэт Беллини — ему просто нет конца, да еще приходится петь его раз двадцать подряд. Я опоздаю к началу корриды и не увижу ужимок альгвазила, когда откроют ворота загона для быков».