Теофиль Готье - Два актера на одну роль

Такие речи держал перед самим собою Тибурций, гуляя по набережной Эско.

Однако, раз уж его любовные похождения в живописи не увенчались успехом, он отчитал себя как самый здравомыслящий человек на свете, за такое неслыханное безумие. И вернулся к мысли о Гретхен, правда, с глубоким вздохом сожаления; он не любил ее, но она, по крайней мере, напоминала ему его мечту, как иногда черты дочери напоминают черты ее покойной матери, которую вы когда-то боготворили.

Не будем входить в подробности этой любовной истории, их легко вообразит каждый.

Случай, этот великий сводник, предоставил нашим влюбленным естественную возможность заговорить друг с другом. Гретхен гуляла, как обычно, с подружкой в Тет-де-Фландр, на другом берегу реки. Они ловили бабочек, сплетали венки из васильков, скатывались кубарем со стогов сена, да так усердно, что не заметили, как настал вечер и паромщик пустился в последний обратный рейс. Вот они и стояли, порядком испуганные, у самой кромки воды и изо всех сил кричали, зовя перевозчика. Но шалый ветер относил в сторону их серебристые голоса, и отвечал им только жалобный лепет волны, набегающей на песок. К счастью, у берега на парусной лодке лавировал Тибурций; он услышал их зов и предложил себя в качестве перевозчика. Подружка Гретхен ухватилась за это предложение, не обратив внимания на ее смущенный вид и вспыхнувшие щеки. Тибурций проводил Гретхен домой и догадался устроить прогулку на лодке в следующее воскресенье с согласия Барбары, которую очень расположили к Тибурцию его хождения по церквам и благоговейное чувство к «Снятию с креста».

Тибурцию почти не пришлось преодолевать сопротивление Гретхен. Она была настолько чиста, что не защищалась, ибо не ведала, что против нее готовится наступление; к тому же она ведь полюбила Тибурция; хоть разговаривать с ним было очень весело и он обо всем отзывался с иронической беззаботностью, она чутьем распознала в нем несчастного человека, а врожденное призвание женщины — быть утешительницей; страдание манит их, как жаворонков — зеркало.

И все же, как ни предупредительно, как ни нежно относился к ней молодой француз, она чувствовала, что владеет им не безраздельно, что в его душе есть тайники, куда ей нет доступа. Казалось, он одержим одною высокой и сокровенной мыслью, и видно было, что он часто уносится в какой-то неведомый мир. Но едва его фантазия невольно расправляла крылья и взмывала ввысь, она ударялась о потолок, точно пленная птица, рвущаяся в небесную синь. Бывало, он часами рассматривал Гретхен со странной пристальностью, и лицо его то выражало удовольствие, то омрачалось. Он смотрел на нее не взглядом любовника. Его поведение было необъяснимо для Гретхен, но она верила в честность Тибурция и потому не тревожилась.

Оттого что Тибурцию якобы трудно произносить имя Гретхен, он перекрестил ее в Магдалину, а она охотно это позволила, — была тайная сладость в том, что любовник называет ее этим загадочным и особенным именем, будто она для него какая-то иная женщина. При этом он частенько наведывался в собор, распаляя свою призрачную страсть бесплодным созерцанием; в такие дни за жестокосердие Магдалины наказывалась Гретхен: реальность расплачивалась за идеал. Тибурций смотрел тучей, скучал и наводил скуку, а Гретхен, добрая душа, объясняла это его больными нервами или тем, что он утомлен — слишком много читает.

Но ведь Гретхен очаровательная девушка и достойна любви такая, как есть! Во всей Фландрии, Брабанте и Генегау вы не сыщете никого белей и румяней Гретхен, не увидите ни у кого таких изумительных золотых волос; рука у нее узкая и округлая, с ногтями, как розовый агат, — настоящая ручка принцессы, и — достоинство, редко встречающееся на родине Рубенса, — маленькая ножка.

Ах, Тибурций, Тибурций! Вы хотите замкнуть в кольце объятий идеал во плоти, целовать химеру в губы, — берегитесь! У химер, несмотря на высокую грудь, лебединые крылья и светозарную улыбку, — острые зубы и хорошо отточенные когти. Злодейки высосут чистую кровь вашего сердца и бросят вас, опустошенного и выжатого как губка. Откажитесь от ваших необузданных желаний, не пытайтесь заставить мраморные статуи сойти с пьедестала и не взывайте с мольбой к немым полотнам: все ваши художники и поэты страдали тем же недугом, что и вы; они хотели создать свой особый мир внутри мира божьего. С помощью мрамора, цвета и ритма они выразили и запечатлели свою мечту о красоте: их произведения — не портреты женщин, которыми они обладали, а тех, которыми они желали бы обладать; не ищите же напрасно их модели на земле. Преподнесите еще один букет Гретхен, такой прекрасной и доброй; предоставьте мертвецов и призраков их участи и постарайтесь жить жизнью этого мира.

Да, Тибурций, как ни удивительно это вам покажется, Гретхен гораздо выше вас. Она не читала поэтов, и даже имя Гомера или Вергилия ей неизвестно; вся ее литература — это жалостные истории о Вечном Жиде, Генриетте и Дамоне, с грубо раскрашенными лубочными картинками да латинские тексты молитвенника, которые она добросовестно читает по складам каждое воскресенье; Виргиния в своем раю с магнолиями и миртом знала едва ли больше.

Спору нет, вы великий знаток в литературе. Вы постигли всю суть эстетики, философической мистики, пластики, архитектоники и поэтики; столь блистательный список познаний, оканчивающихся на «ика», не в состоянии предъявить даже Марфуриус и Панкрас. Вы поглотили все, — от Орфея и Ликофрона до последнего тома Ламартина, — что когда-либо слагалось в чеканные метры, замыкалось рифмами и выливалось в строфы всех существующих форм; ни один роман не ускользнул от вашего внимания. Вы исходили из конца в конец весь огромный мир воображения; вы знаете всех художников от Андреа Рико Критского и Бидзамано до Энгра и Делакруа; вы изучали красоту по чистейшим ее первоисточникам: барельефы Эгины, фризы Парфенона, этрусские вазы, священные изваяния Египта, греческое и римское искусство, готику и Возрождение; вы все анализировали, досконально все исследовали; вы стали чем-то вроде барышника в вопросах красоты, с которым художники советуются о выборе натурщицы, как покупатель лошади советуется с берейтором. Конечно, никто лучше вас не разбирается в женских статях; в этом вы поспорите с афинским ваятелем; но, всецело отдавшись поэзии, вы отлучили себя от природы, мира и жизни. Любовницы были для вас картинами, более или менее удачными; ваша любовь к ним дозировалась по шкале — Тициан, Буше или Ванлоо, но вас никогда не волновала мысль: а может, под этой внешней оболочкой трепещет и бьется что-то живое? Горе и радость, хоть у вас и доброе сердце, вам кажутся гримасами, нарушающими гармоническое спокойствие линии, женщина для вас только теплая статуя.