Оливия Уэдсли - Честная игра

— Вот так забавно! — резко сказала Леонора, выпуская его руку. — Лучше беги одеваться… Право же, ты выглядишь очень неважно.

— Мне кажется, я простудился, или что-то в этом роде, — пробормотал Тедди, сознавая, что он согрешил, и ясно отдавая себе отчет в своих мыслях и настроениях.

Леонора, стоя перед ним, потрепала его по щеке. Она ни минуты не сомневалась, что, решившись на безвозвратный шаг, она сумеет делать из Тедди все, что захочет; она допускала, что письмо мужа и ее собственное обращение к Тедди несколько нарушили его душевное равновесие, и была готова отнестись снисходительно к его рассеянности.

«Я могу подождать!» — сказала она себе с внутренним удовлетворением.

Она захватила кончики Теддиных ушей между большими и указательными пальцами и встряхнула его голову, как встряхивают голову терьера.

— Иди и… выпей что-нибудь… капризуля!.. и одевайся!.. и подбодрись!.. Ну? Хорошо?

Наклонившись, она поцеловала и отпустила его.

— Беги!

Он пошел, ступая довольно тяжело; вся жизнерадостность его исчезла.

Маунтли, с трудом справляясь с гримом, радостно приветствовал его:

— Это было подло оставлять меня одного! Иди сюда и помоги мне. Взгляни на мою физиономию!

Тедди взглянул и широко ухмыльнулся.

— Ты выглядишь, как настоящий петрушка! — сказал он, принимаясь снимать румяна, украшавшие не только щеки, но и подбородок Маунтли.

Покончив с этим делом, они выпили, и Тедди почувствовал себя чуточку лучше.

Несмотря на все его горе, когда он оделся и загримировался, настроение вечера захватило его. Он принял участие в общем веселье, забывая на время свое несчастье. Обед прошел очень весело. На Филиппе был подлинный костюм эпохи Людовика XVI из блеклого атласа, цвета слоновой кости, с вышитыми гладью розами и гиацинтами; на голове был соответствующий костюму белый парик.

Джервэз оделся сербом, хотя, по выражению Филиппы, «скорее походил на палача» в своем высоком черном воротнике. Во всяком случае, костюм был очень эффектен, и Джервэз выглядел в нем гибким и как бы помолодевшим. Разерскилн и Кит выполнили свою угрозу и явились шейхами; Леонора была очень красива, как несколько модернизованная Клеопатра; Кардоны, знакомые Сэмми, были Шерлоком Холмсом и Ватсоном; Камилла Рейкс с дочерью и сыном удачно изображали венецианских вельмож, в шляпах из картона, которые они выкрасили и смастерили сами; на мальчике были длинные шелковые чулки сестры, шелковые дамские панталончики и шелковая туника.

После обеда начался съезд, и «интимный костюмированный вечер» обратился в настоящий бал. «Всерьез», как выразился Маунтли. Тедди и он имели большой успех; их накрахмаленные красные с синим мундиры и белые панталоны не смялись, и грим детских игрушек держался отлично.

В два часа оркестр заиграл шотландскую народную песню «Auld Lang Syne». Тедди стоял несколько поодаль от Филиппы, но при первых звуках подошел и взял ее за руку. Он не подумал, что это может привлечь внимание; ведь это был его последний вечер. Он почувствовал это с внезапной остротой, когда все запели; видя всех кругом такими счастливыми и беспечными, он полагал, что никто, кроме него, не чувствовал себя так среди этого веселья.

Когда пение кончилось, он все еще стоял, рука об руку, рядом с Филиппой, пока Джервэз не подошел и Филиппа не пошла с ним танцевать.

«В самый последний раз!»

Самый последний! Эти слова звучали в мозгу Тедди; все сегодня было в самый последний раз. Леонора подошла и сказала ему на ухо:

— Почему такой бледный и вялый? — и увлекла его за собой, заставив танцевать.

Они прошли мимо Джервэза и Филиппы; холодно и сердито оглянув Тедди, Джервэз спросил:

— Что, этот молокосос снова пьян?

— Кто? Тедди? — спросила Филиппа, подняв брови, что она неизменно делала, когда бывала озабочена. — Не думаю. Почему?

— Я полагаю так, судя по тому, как он вел себя во время пения, — ответил Джервэз.

— Но, милый, — начала было Филиппа, слегка засмеявшись, но остановилась. Смех ее замер: Джервэз, весь бледный от гнева, смотрел на нее сверху вниз. — Ты глубоко ошибаешься, — мужественно сказала она, отвечая на его взгляд и выдерживая его.

Фехтовать долее было бесполезно; защитные шарики соскочили, наконец, с рапир. Заглушенный от ярости голос Джервэза был едва слышен:

— Полагаю, что вряд ли ты станешь отрицать, что Мастере влюблен в тебя…

— Он думает, что влюблен… но, Джервэз… — Музыка прекратилась и после короткой паузы заиграла «Короля».

Все бросились прощаться.

Филиппа машинально слушала, улыбалась, отвечала; голова ее была полна тревожных мыслей, опасений, гнева и какого-то отвращения, смешанного с изумлением: чтобы Джервэз так вспылил и фактически обвинил ее в сообщничестве! «Полагаю, что ты вряд ли станешь отрицать, что Мастере влюблен в тебя»…

Это сказал Джервэз, но не тот Джервэз, которого она знала.

Она чувствовала в одно и то же время негодование, оскорбление и жалость.

Джервэз изменился, так ужасно изменился…

Наконец, все уехали, остались только гостившие. Последние рюмки допиты, раздаются последние смешки; все уже совсем сонные…

Тедди подошел пожелать спокойной ночи. Из-за грима трудно было сказать, был ли он действительно разгорячен; он улыбался и выглядел довольно глупо.

Он салютовал Филиппе с притворной церемонностью; подошедший Маунтли присоединился к нему, и они очень забавно имитировали деревянных солдатиков Балиева.

Все напевали этот мотив, подымаясь наверх.

Придя в свою спальню, Филиппа присела, не раздеваясь, как будто ждала чего-то.

Она услышала шаги Джервэза в коридоре, его голос, последнее «спокойной ночи»; его дверь открылась и закрылась; теперь он был в своей комнате. Смежная дверь тотчас же широко распахнулась, и он показался на ее пороге. Филиппе почудилось, что он ее поманил; она встала и подошла к нему:

— Джервэз, что это?

Вместо ответа он схватил ее в свои объятия и держал так крепко, что она едва могла дышать.

— Видишь ли, нам надо это выяснить. Я уже много месяцев знаю, что Мастерс влюблен в тебя, и ты это тоже знаешь. Ты его пригласила сюда. Я хочу знать правду. Был ли он когда-либо чем-нибудь и есть ли он что-нибудь для тебя? Мне всё равно, как бы ты ни сердилась, мне безразлично, что ты будешь думать обо мне, — я хочу знать.

Филиппа как бы окаменела в его руках; с усилием закинув голову, она взглянула ему в глаза с выражением такого же гнева и горечи.

— Мне кажется, ты сошел с ума, — сказала она, — или… или пьян не Тедди. Джервэз, ради всего на свете… как, как можешь ты…

Он мрачно держал ее.

— Да, я слушаю тебя. Отвечай.

— Я не могу дать тебе ответа, да и не может быть ответа на такой вопрос. Ты был везде, где был Тедди, я хочу сказать — ты все знал. Ничего не было потайного, ничего и не было сказано им…