Жан Жионо - Король без развлечений

Если я слишком упорно смотрела на него, он отводил взгляд, подмигнув мне с выражением симпатии.

На третий день, когда уже запрягали коней, мы встретились все втроем: я, госпожа Тим и прокурор встретились на углу почетной террасы, возле небольшого апельсинового дерева в ящике, которое пора было срочно вносить в теплицу, на фоне бескрайнего, тянущегося до самого горизонта пейзажа (горизонта, который надо было бы срочно свернуть, как ширму, заслоняющую воздух). Мы стояли молча, и никто не решался нарушить тишину, пока я не сказала: «Осталось только разойтись и занять в нашей кадрили свои места». И я пошла к коляске, предназначенной для меня.

Два месяца спустя, осенью, он начал строить «Бунгало». Когда он бывал на стройке, я приходила посмотреть. Я не говорила, что это величественно, не спрашивала, почему он располагал окна так, а не иначе, или зачем он строил эту штуку у зимнего входа. Ничего такого. Слово казалось мне, на первый взгляд, лишь словом, но я всегда очень боялась слов.

Я спросила его только один раз, тогда, когда увидела, как он расчищает это место, где мы сейчас сидим. Я сказала ему:

— Что ты собираешься сделать здесь, откуда открывается такой прекрасный вид?

— Лабиринт, — ответил он.

— Лабиринт? (В тот момент я подумала о другом.)

— Да, лабиринт из кустов самшита, как в Сен-Бодийо.

Да, я поняла: дорожки, переплетающиеся между подстриженными кустами самшита; мне это не очень нравится. Я сказала ему:

— А что ты с ним делать будешь, с этим лабиринтом?

— Ну что обычно делают с лабиринтом? — ответил он.

— Я не знаю, — ответила я. — Я к этим штукам не привыкшая. Во всяком случае, я ничего не делаю.

— Ну, а я делаю лабиринт, чтобы там гулять, — ответил он.

— А-а, — говорю я, — это что-то новое. Пойдем-ка лучше выпьем, а то жарко, как летом.

— А чем ты собираешься меня угостить?

— Настойкой «веспетро». [10] Ветрогонная водка, настоянная на укропе. (Примеч. ред.).

— Ладно, веспетро так веспетро.

И мы вместе вернулись в деревню.

Зима. Снег. Стройку приостановили, прикрыв, впрочем, стены, а поскольку бревна были толстые, то мороз оказался им совершенно не страшен, даже, скорее наоборот.

Ланглуа спустился из своей комнаты в кафе, где потеплее, выкурить свою трубку.

Вы, кстати, тоже все были там: полевые работы закончились, можно было играть в карты.

А Ланглуа сел верхом на стул у окна. Я дала ему время докурить трубку и подсела к нему с корзинкой для рукоделия, где лежала пара его носков, которые надо было заштопать.

Я говорю: «Папаша Ламбер, давайте-ка разожгите печку».

Папаша Ламбер начал орудовать кочергой. Скоро печка загудела. А снег все валил.

— Я собираюсь жениться, — сказал мне Ланглуа.

(Я в это время рылась в корзинке, искала деревянное яйцо для штопки.)

— Хорошая мысль, — говорю ему.

— Это будет хорошая мысль, если ты этим займешься, — сказал он.

— Мне заняться? Как это так?

— Найди мне кого-нибудь.

(В этот момент я отматывала шерстяную нитку.)

— А вообще-то это для чего? — спрашиваю я.

— Да вообще-то…

(Тут мы уже могли в полной мере оценить работу папаши Ламбера, который мастерски растопил печку, раскалил ее как надо).

— Есть у меня одна мыслишка, — говорю я.

— Я так и знал, — говорит он.

— Но хотелось бы знать сперва твою идею.

— Ты знаешь ее, — говорит он. — Я хочу жениться.

— Ты кому-нибудь уже об этом говорил? — спросила я.

— Нет.

— Госпоже Тим?

— Нет, нет.

— Прокурору?

— Тоже нет.

— А почему мне сказал?

— Мне показалось…

— Что показалось?

— Что ты лучше знаешь, что мне нужно.

— Возможно, — говорю.

— В моем возрасте… — сказал он.

— Видели мы и постарше, — говорю.

— Да и я тоже, — говорит он.

— Надо знать хоть, в каком вкусе ты хочешь.

— Не важно, в каком вкусе. Одно условие: она не должна быть вышивальщицей, — сказал он и повернул стул так, чтобы сидеть ко мне лицом.

Я некоторое время работала иголкой между петельками носков, потом подняла голову, сняла очки и потерла веки, чтобы удобнее было смотреть ему прямо в лицо (вернее, то, что я называю «смотреть в лицо») сквозь пальцы.

— Естественно, — говорю я.

— Почему естественно? — спрашивает он.

— Тебе ничего вышивать не надо, — говорю ему.

— Да, приблизительно так, — отвечает он.

— А ты останешься здесь? — спросила я.

— Бунгало, — отвечал он. — Это не противоречит твоей мыслишке? — спросил он, поскольку я молчала.

— Вполне, — отвечала я.

— Чтобы она не была вышивальщицей, — сказал он еще раз, — или что называют «досточтимой супругой».

— А как ты себе представляешь досточтимую супругу? — спросила я.

— Портрет в рост, — ответил он.

— Согласна, — сказала я.

— Я оштукатурю стены, — сказал он. — Так будет чище и теплее, но мне не нужен человек, гордящийся своим домом.

— У тебя будет хороший интерьер, — говорю я.

— У нее будет все, что она захочет, — говорит он, — но я не хочу, чтобы меня окружали.

(Из-за намеков Ланглуа я сразу подумала о вышивальщице и о том складе мебели, где она жила, где можно было увидеть все, чем она, должно быть, окружала человека, изображенного на портрете в рост. В то же время я подумала о самых разных способах окружать, начиная с перламутровых гор и до льняных гардин, включая столы, сверкающие хрусталем, и трех маразматиков, расхаживающих под ручку.)

— Естественно, — говорю я.

— Сегодня ты все находишь естественным, — сказал он.

— А разве в этом есть что-то неестественное? — сказала я.

— Нет, отчего же, — отвечал он.

— Ладно, — говорю, — значит, надо, чтобы это была женщина с жизненным опытом.

— Что называется «соответствующего возраста», — сказал он с усмешкой.

— Не обязательно, — сказала я (выбирая при этом иголки и проверяя ушки на свет). — Есть ситуации, когда женщина очень быстро набирается опыта.

— Лишь бы она не была слишком требовательной, — сказал он.

— Именно в этом отношении годы боевых действий, о которых я говорю, засчитываются один за два, — сказала я. — Сколько тебе лет?

— Ты сама знаешь.

— Назови число.

— Пятьдесят шесть.

— Тридцатилетняя подойдет?

— Даже тридцатипятилетняя.

— Не советую тридцатипятилетнюю, — говорю я. — В этом возрасте женщины становятся сентиментальными.

— Ну тогда тридцатилетнюю, — говорит он, — могла бы найти такую?

— Запросто, — ответила я.

В тот день мы больше об этом не говорили.

Другой разговор состоялся примерно в тех же обстоятельствах и опять в начале зимы; он — верхом на стуле, я — рядом, на моем низеньком стульчике. Он смотрел, как падают снежинки, а я разглядывала фланелевый жилет, чтобы зашить в нем маленькие дырочки.