Петр Краснов - Памяти Императорской русской армии

Расставив заставы Черкесов в городе и по сторонам его, я выслал разъезд на правый берег Днестра и уже при свете ясного солнечного дня, в какой-то брошенной жителями квартире заснул крепким сном насмерть усталого человека. Проснулся я часов в восемь утра от звуков недалекой, редкой ружейной стрельбы и, выйдя на крыльцо, убедился, что стреляли по городу. По улицам посвистывали пули.

Разъезд вернулся с того берега и доложил, что он ничего не мог сделать, так как едва перешел через реку, как был встречен сильным ружейным огнем со всех сторон, и едва ушел, лишь благодаря густому утреннему туману. Я отвел заставы за город, где они менее подвергались огню. Правее стояли Дагестанцы, левее Саратовское ополчение. Отдав приказание держаться во что бы то ни стало и установив связь с собой телефоном, я поехал в деревню в предвкушении сладости отдыха и возможности напиться наконец горячего чаю.

Я застал командира Ингушского полка, полковника Мерчуле, в средине селения, в большом чистом доме, окруженная тенистым садом. Мне была приготовлена отдельная комната и постель уже была расставлена денщиком. Но едва я сел пить чай с офицерами Ингушского штаба, как под окном, неприятно раздражая слух, затрещала мотоциклетка, и студент-вольноопределяющийся передал мне записку: князь Багратион, командир первой бригады, требовал от имени Великого князя меня и командира Ингушского полка на железнодорожную станция Дзвиняч для получения приказаний. Тон записки был тревожный, мотоциклист толком ничего не знал, но говорил о каких-то переправившихся массах.

На маленькой степной станции, утонувшей в кустах белой акации, среди бесконечных полей, стоял автомобиль штаба дивизии. На пустом асфальтовом перроне ожидали князь Багратион и генерал Юзефович [12] Юзефович Яков Давидович (1872–1929) — генерал-лейтенант. Образование: Михайловское артиллерийское училище, Николаевская академия Генерального штаба. Участник Русско-Японской 1904–1905 гг., Первой мировой и Гражданской войн. В 1914–1916 гг. — начальник штаба Кавказской Туземной конной дивизии, затем 2-го конного корпуса. В 1917 г. — генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем, командующий 12-й кавалерийской дивизией, командующий 12-й армией. С лета 1918 г. — в Добровольческой армии, в 1919 г. — начальник штаба Кавказской Добровольческой армии, командир 5-го кавалерийского корпуса, в 1920 г. — генерал-инспектор кавалерии Русской армии. Затем — в эмиграции. Умер в Эстонии. , начальник штаба дивизии.

— Дело вот в чем, — сказал Юзефович. — Сейчас мы получили известие, что Дагестанцы не выдержали артиллерийского огня и отошли от селения Жезавы. Австрийцы наводят там мосты. По последним донесениям они уже накапливаются вот в том лесу. Ты понимаешь, чем это пахнет. Великий князь остается во что бы то ни стало в Тлусте, он получил приказание задержаться на этой позиции до завтрашнего утра, когда нас должна сменить 2-я Заамурская пехотная дивизия. Придет настоящая пехота, с настоящими пушками, и тогда мы их погоним. Великий князь поручает тебе этот участок от станции Дзвиняч до Залещиков. — Где же Дагестанцы? — Они вон впереди, в старых окопах. Действительно, в версте от станции, примерно на средине расстояния между лесом и станцией, копошились какие-то красно-серые фигурки. Их было очень мало.

— Сколько же их там?

— Две сотни. Человек шестьдесят наберется. Но ты не беспокойся, Великий князь приказал подчинить тебе Кабардинцев, и, кроме того, две роты Саратовского ополчения уже направлены к тебе.

«От Дзвинячи до Залещиков пять верст, — соображал я, — да там версты две до ополченцев. Местность ровная, чуть холмистая. Окопы по грудь, плохо устроенные, без проволоки… У меня шестьдесят Дагестанцев, человек триста Ингушей, да столько же Кабардинцев и Черкесов, ну, скажем, две роты Саратовского ополчения — это четыреста человек, итого менее полуторы тысячи на семь верст. И это, считая с Черкесами, которые теперь едва ли устоят. Значит, на версту фронта придется по 200–300 человек…» Я высказал Юзефовичу свои соображения.

— Милый друг, — сказал он, — немного нас, но мы русские. Я постараюсь собрать все, что можно. Сейчас пришлю четыре наши горные пушки и буду гнать на помощь все, что удастся здесь найти. Штаб 2-го кавалерийского корпуса стоит с нами в Тлусте. Неужели чего-нибудь не наскребу?

Он уехал, а я остался с вольноопределяющимся светлейшим князем Грузинским на перроне. Грузинский, штатский по профессии, но военный по духу, был как бы моим начальником штаба.

Подошли Ингуши, вместо отдыха попавшие в бой, подошли Саратовские роты. Роты были составлены из здоровых мужиков, бодрых, полных самоуверенности и того «шапками закидаем», которого так много было в наших еще не обстрелянных солдатах. Вооружены они были австрийскими ружьями (своих уже не хватало), хорошо одеты. Офицеры из запаса, саратовские помещики, производили хорошее впечатление. При виде их больших рот по двести с лишком человек стало как-то спокойнее.

Я указал боевые участки частям, и они, нерасторопно развертываясь, цепями пошли по окопам.

Был тихий, знойный майский день. Время тянулось томительно медленно. В бинокль было видно, как на опушке дубняка показывались и исчезали австрийцы. Они тоже как будто окапывались.

В двенадцать часов далеко за рощей ударила пушка, и бело-оранжевым мячиком разорвалась шрапнель несколько дальше окопов с ополченцами. За нею сейчас же другая, третья, четвертая. Две батареи австрийцев с того берега Днестра сосредоточили огонь по окопам. И было видно, иго он не наносил нам вреда, потому что трудно было попасть в еле приметную линию окопа.

— Смотрите, смотрите… ополчение… Ах, подлецы, — услышал я взволнованный крик на перроне.

Длинная цепь серых рубах поднялась из окопа и, колеблясь в солнечных лучах, быстро шла к станции. Не помня себя, я вскочил на лошадь и в сопровождении бравого черкеса-урядника поскакал к ним.

— Что вы делаете! назад! в окопы, в окопы!

— Шалишь, ваше превосходительство, вишь, как палит. Рази ж можно! — проговорил бледный широкоплечий мужик, подходивший ко мне.

— Назад! Великий князь за вами! Как вам не стыдно! Негодяи! Не помню уже, что я кричал им. Но кричал что-то и о присяге, и ближайшие повернули назад.

— Господа офицеры, вперед!

Вся цепь повернулась и пошла в окопы. Я постоял на поле, пока все не легли в окоп. Мне предстояла более трудная задача — шагом уехать назад. Так требовали долг и приличие военной службы. И выучка помогла в этом. На перроне ожидало приятное известие. Юзефович прислал конно-горную батарею. Звуки ее выстрелов скоро ободрили ополченцев. Но наше горе было в том, что снаряды горных пушек не долетали до австрийских батарей, а пехотных целей не было видно. Я сообщил об этом Юзефовичу по телефону.