Сергей Сеничев - Александр и Любовь

Из Германии он ехал ночью «и великолепно спал один в купе 1 класса, дав пруссаку 3 марки». А утром 7 сентября был дома.

Подходящей квартиры Люба не нашла, и Блоки остались на Монетной. Мать с отчимом тем временем поселились на Офицерской (Францу Феликсовичу дали, наконец, бригаду непосредственно в столице). Теперь на Монетную бегают денщики с записочками и гостинцами. А почтальоны - с письмами от Н.Н.-2... Считается, что по возвращении Блок немедленно засел за влекшую его поэму - он вознамеривался сотворить «Возмездие» как этакий русский ответ «Ругон-Маккарам» Золя. Однако дописать эпохалку не суждено и на сей раз: ему определенно мешают.

Эта Наталья Николаевна, в отличие от первой, не только влюбилась в поэта без памяти, но и настойчиво хотела соединить с ним свою жизнь (через пару лет ее папаша лично приедет просить для дочери руки и сердца Блока!). Однако капризной и начитавшейся современных писателей девице было дискомфортно «унижаться», признаваясь поэту в своей великой любви. И она была вынуждена говорить «языком своих горничных», прося «освободить» ее от «унизительного чувства». И после нескольких месяцев активной переписки нервы поэта не выдерживают натиска упрямой молодицы. «Я ненавижу приступы Вашего самолюбия., - пишет ей Блок, - для меня невозможны ни внешние, ни внутренние встречи с Вами. Вы могли бы быть не только красивой, но и прекрасной, не только «принцессой на горошинке», но и просто принцессой. Вам угодно встретиться со мной так, как встречаются «незнакомки» с «поэтами». Вы - не «незнакомка», т.е. я требую от Вас, чтобы Вы были больше «незнакомки», так же как требую от себя, чтобы я был не только «поэтом».

Должного эффекта письмо не произвело, пассия упрямо стоит на своем. Тогда Блок высказывается определенней: «В одном письме Вы называете меня подлецом в ответ на мое первое несогласное с Вами письмо. В следующем Вы пишете, что «согласны помириться». В третьем Вы пишете, что я «ни в чем не ошибался» в том письме, за которое Вы меня назвали подлецом... Если бы Вы знали, как я стар и устал от женской ребячливости (а в Ваших последних письмах была только она), то Вы так не писали бы. Вы - ребенок, ужасно мало понимающий в жизни и несерьезно еще относитесь к ней... Больше ничего не могу сказать сейчас, потому что болен и занят... Я не требую, а прошу у Вас чуткости». И это та, с которой он всего полгода назад считал себя «связанным неповторимо единственно»?

Что вообще происходит?

Щеголевой - помните, да? - «НЕ МОГУ». С «принцессы на горошинке» требует чуткости.

Блок откровенно уворачивается от женщин. Как увязать это с его похвальбой о трехстах мужских победах?

Хорошо, вычитаем Валентину Андреевну с Н.Н.-2, и побед остается 298. Хотя, пардон! Тогда уж минус и Н.Н.-1. И еврейка с тициановскими руками, - ну та, давешняя, с которой дело дальше вина и роз не пошло.

Хотя, цифра 296 всё равно внушительная. Даже при том, что из 100%-ных - разве только К.М.С. Постойте. А чего это мы за приличных дам взялись? В «астарты» поэт выбирал кого попроще. Вот акробатку, например, на нее все исследователи чуть не хором ссылаются. Тем более что как раз нынешней осенью акробатка и нарисовалась. Ищем, находим: 17 октября 1911 г.

«Варьете, акробатка - кровь гуляет. Много еще женщин, вина, Петербург - самый страшный, зовущий и молодящий кровь - из европейских городов»

Опять пардон: кровь гуляет - это, конечно, замечательно, но приписка «много еще женщин, вина» несколько размывает общую картину.

Ну да ничего, об акробатке у Блока много. Вот, скажем:

25 октября 1911 г.

«Десны болят, зубы шатаются... Отчаянья пока нет. Только бы сегодня спать получше, а сейчас - забыть все (и мнительность), чтобы стало тихо... Люба вернулась. Ужасная луна - под ней мир становится голым уродливым трупом».

Стоп. Опять ошибочка вышла. Это про Любу, которой опять нет рядом, которая снова возвращается глубокой ночью. Да еще эти продолжающие шататься зубы... Унылая какая-то картинка, жалкая даже.

Нет уж, ищем акробатку. А - ну вот же: 10 ноября.

«Ночь глухая, около 12-ти я вышел. Ресторан и вино. Против меня жрет Аполлонский. Лихач. Варьете. Акробатка выходит, я умоляю ее ехать. Летим, ночь зияет. Я совершенно вне себя. Тот ли лихач - первый или уже второй, - не знаю, ни разу не видал лица, все голоса из ночи. Она закрывает рот рукой -всю ночь. Я рву ее кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках - какая-то сила и тайна.» Ну! Другой же совсем разговор. Чего там дальше? «.. .Часы с нею - мучительно, бесплодно. Я отвожу ее назад. Что-то священное, точно дочь, ребенок. Она скрывается в переулке - известном и неизвестном, глухая ночь, я расплачиваюсь с лихачом. Холодно, резко, все рукава Невы полные, всюду ночь, как в 6 часов вечера, так и в 6 часов утра, когда я возвращаюсь домой.

Сегодняшний день пропащий, разумеется. Прогулка, ванна, в груди что-то болит, стонать хочется оттого, что эта вечная ночь хранит и удесятеряет одно и то же чувство - до безумия. Почти хочется плакать».

«БЕСПЛОДНО». До того бесплодно, что даже в дневнике приходится маскировать «почти плач» под почти поэзию. В груди болит, хочется стонать, и вечная ночь удесятеряет ОДНО И ТО ЖЕ ЧУВСТВО - ДО БЕЗУМИЯ.

Какое чувство, понуждающее к слезам, удесятеряет ночь?

Не делом, конечно, занимаемся. Ой, не делом. Но уж из спортивного как бы интереса надо разобраться. С акробаткой, выходит, тоже минус? 295 уже... А чего в таком случае стоит варшавская запись - «у польки»? Ну «у польки» - и что? На всякий случай пишем 294. Но тогда вообще интересно получается: а тех двух вульгарных француженок из Аберврака, что бесстыже юбки задирали - их он случайно в свой реестр не занес? Или отказницы у Блока отдельным списком, неоглашенным проходят? Но о таком списке мы не слыхали. Поэтому на всякий случай и этих вычеркнем. Получается 292. Что, согласимся, все же очень даже недурной показатель.

Правда, нужно вычеркнуть и еще двух.

Ахматова рассказывала Чуковской: «Я полагаю, Блок вообще дурно, неуважительно относился к женщинам. У меня никогда не было и тени романа с Блоком -но я кое-что знаю случайно о его романах. Мне рассказывали две женщины в разное время историю свою с ним - в сущности, одну и ту же. Обе молодые и красивые. Одна была у него в гостях, поздно, в пустой квартире. другая в «Бродячей собаке». Обе из породы женщин-соблазнительниц. А он в последнюю минуту оттолкнул их: «Боже. уже рассвет. прощайте. прощайте.»

- Ну, такие истории дурно характеризуют скорее их, чем его.

- Да, конечно. Но, встречаясь постоянно с такими вот дамами, он научился неуважительно думать обо всех подряд».

Заодно уж и саму Анну Андреевну сминусуем - вся ж Россия была убеждена, что она из этого списка! И подбиваем дебет-кредит: целых 289 персон без алиби.