Бернард Маламуд - Идиоты первыми

— Что вам нужно? — спросил оробевший Манишевиц.

Негр отложил газету, кротко поднял глаза на Манишевица:

— Здравствуйте!

Держался он неуверенно, словно попал к Манишевицу по ошибке. Крупного сложения, костистый, головастый, в твердом котелке — при виде Манишевица он и не подумал его снять. Глаза негра глядели печально, зато губы под щеточкой усов пытались улыбнуться; больше ничего располагающего в нем не обнаружилось. Манишевиц заметил, что обшлага у него совершенно обтерханы, а темный костюм сидит мешковато. Ножищи несообразно громадные. Оправившись от испуга, Манишевиц смекнул, что забыл запереть дверь и к нему зашел инспектор патронажной службы министерства социального обеспечения, ведь он недавно подал прошение о пособии, а кое-кто из них приходил иногда по вечерам. И только тогда, стараясь не стушеваться — уж очень неопределенно негр улыбался ему, — опустился на стул напротив. Бывший портной, хоть и сидел весь зажавшись, терпеливо ожидал, когда инспектор вынет блокнот с карандашом и начнет опрос, но вскоре понял, что он пришел не затем.

— Кто вы такой? — собравшись с духом, спросил наконец Манишевиц.

— Если мне позволено, насколько это нам вообще дано, назвать себя, я ношу имя Александр Левин.

Манишевиц, как ни был расстроен, не удержался от улыбки.

— Вы говорите — Левин? — вежливо осведомился он.

Негр кивнул:

— Совершенно точно.

Манишевиц решил подыграть ему.

— И может быть, вы еще и еврей? — сказал он.

— Всю мою жизнь я был евреем и другого удела не желал.

Портной усомнился. Он слыхал о чернокожих евреях, но никогда ни одного не встречал. И оттого ему было не по себе.

По зрелом размышлении его поразило, что Левин употребил прошедшее время, и он недоверчиво спросил:

— И что же, теперь вы уже больше не еврей?

Тут Левин снял шляпу, обнажив черные волосы, разделенные очень белым пробором, но сразу же надел ее опять. И ответил:

— Недавно меня перевоплотили в ангела. В качестве такового я предлагаю вам свою скромную помощь, если предлагать ее в моей компетенции и моих силах, из самых лучших побуждений. — Он виновато опустил глаза. — Тут не избежать дополнительных объяснений: я тот, кем мне даровано быть, но в настоящее время полное воплощение — еще дело будущего.

— Ну и из каких же вы ангелов? — серьезно спросил Манишевиц.

— Я bona fide [20] Добросовестный ( лат. ). ангел Божий в пределах предоставленных мне полномочий, — ответил Левин, — просьба не путать с членами других сект, орденов и организаций, развернувших свою деятельность здесь, на земле, под этим же названием.

Манишевиц был в полном смятении. Чего-то вроде он ожидал, но никак не этого! И если Левин таки ангел, Он что, смеется над верным слугой, который с детства, можно сказать, не выходил из синагоги и всегда покорен был словам Его?

Желая испытать Левина, он спросил:

— И где же тогда ваши крылья?

Негр покраснел насколько мог. Лицо у него переменилось — вот почему Манишевиц догадался.

— При неких обстоятельствах мы лишаемся привилегий и прерогатив по возвращении на землю, какие бы цели мы ни преследовали и кому бы ни пытались оказать помощь.

— Ну и как же вы сюда попали? — сразил его вопросом Манишевиц.

— Меня перенесли.

Но портного продолжали мучить сомнения.

— Раз вы еврей, скажите благословение на хлеб, — попросил он.

Левин трубно прочел молитву на иврите.

И хотя знакомые слова тронули Манишевица, ему все не верилось, что перед ним ангел.

— Раз вы ангел, — не без раздражения сказал он, — дайте мне доказательства.

Левин облизнул губы.

— Откровенно говоря, творить истинные чудеса, да и неистинные тоже, не в моих полномочиях в силу того, что в настоящий момент я прохожу испытательный срок. Как долго меня в нем продержат и даже в чем он будет содержаться, не стану скрывать, зависит от исхода.

Манишевиц ломал голову над тем, как бы вынудить Левина безоговорочно открыть ему, кто он на самом деле, но тут негр снова заговорил:

— Мне дали понять, что вашей жене и вам самому требуется помощь для поправления здоровья?

Портного преследовало ощущение, что его разыгрывают. Скажите, ну разве такой из себя должен быть еврейский ангел? — задавался он вопросом. Такому я верить не могу.

И напоследок спросил:

— Ну пускай себе Господь решил послать ко мне ангела, так почему Он послал черного? Почему не белого, у Него что, мало белых?

— Подошла моя очередь, — объяснил Левин.

Но Манишевиц не отступался:

— Что вы мне говорите, вы самозванец.

Левин не спеша встал со стула, глаза у него были огорченные, тревожные.

— Мистер Манишевиц, — сказал он мертвенным голосом, — если вы соблаговолите пожелать, чтоб я оказал вам помощь в ближайшем будущем, а возможно и раньше, вы сможете найти меня, — он кинул взгляд на свои ногти, — в Гарлеме.

И был таков.

Назавтра спину чуть отпустило, и Манишевицу удалось часа четыре простоять у гладильной доски. Послезавтра он продержался шесть часов; на третий день — опять четыре. Фанни немного посидела в кровати, попросила халвы — пососать. Но на четвертый день спину опять ломило, тянуло и Фанни снова лежала в лежку и хватала посиневшими губами воздух.

Разочарованию Манишевица не было предела — боль, страдания мучили его с прежней силой. Он рассчитывал на передышку подольше, хотя бы такую, чтобы немножко забыть о себе и о своих невзгодах. День за днем, час за часом, минута за минутой страдания не оставляли его, он не помнил ничего, кроме страданий, и вопрошал, за что же ему выпала такая доля, ополчался на нее, ну и, хоть не переставал любить Бога, и на Него. За что так сурово наказываешь, Gottenyu [21] Боженька ( идиш ). ? Если Твой слуга провинился, согрешил против Тебя (от себя ведь не уйдешь) и Ты хочешь проучить его, мало ли в чем его провинность — в слабости, а может, и в гордыне, которым он поддался в благополучные годы, тогда о чем речь, любого на выбор несчастья, одного на выбор из несчастий за глаза хватило бы, чтобы его наказать. Но потерять все сразу: и обоих детей, и средства к существованию, и Фаннино, и свое здоровье — не слишком ли много будет для одного человека, он ведь и так еле жив. Кто, в конце концов, такой Манишевиц, за что на его долю отпущено столько мучений? Портной. Никакой не талант. И страдания ему, можно сказать, не пойдут впрок. Они никуда и ни к чему не приведут, кроме новых страданий. Его мучения не помогут ему ни заработать на хлеб, ни замазать трещины в стене, ни поднять посреди ночи на воздух кухонный стул; лишь наваливаются на него в бессонницу, да так тяжко, что он, может, не раз криком кричал, но сам себя не слышал: у него столько несчастий, что сквозь них и крику не пробиться.