Жак Шардон - Эпиталама

Эснер взглянул на Берту.

— Неплохая идея. Как вы считаете? — спросил он.

— Только это очень далеко! — говорила госпожа Дюкроке, стоя в группе оживленно говорящих людей. — Выезжать надо будет на рассвете.

Эснер приблизился к госпоже Дюкроке и с внезапной любезностью предложил:

— Двух человек я могу взять в свою машину!

Затем он возвратился к Берте.

— Похоже, поездка действительно состоится, — сказал он. — Одно место в моей машине ваше.

И с появившейся дерзостью вдруг добавил:

— Чтобы видеть вас целый день рядом с собой.

— Кажется, решено съездить в Бруаж, — сказала Берта, резко поворачиваясь к Мари-Луизе и все еще улыбаясь кокетливой улыбкой, предназначенной Эснеру.

Ее спросили о муже и о ребенке.

— У Альбера все в порядке. Он очень занят. В конце месяца он навестит меня. Малышка ведет себя хорошо. Жизнь в деревне пошла ей на пользу.

В громком шуме голосов она отвечала на вопросы, подходя то к одному, то к другому, и на лице ее застыло неопределенное счастливое выражение, как после смутного сна, в котором ничто уже не имеет значения: ни этот мужчина, следящий за ней взглядом, ни ее собственная смелость, ни муж, о котором она говорит таким естественным тоном и который кажется ей какой-то далекой, как бы находящейся за пределами ее жизни реальностью.

К Берте подошел Андре и лукаво посмотрел на нее.

— Ехать решено во вторник, — проговорил он.

— Выбрали вторник, — подтвердил Лоран.

— Во вторник! — воскликнул Эснер.

Слово «вторник» доносилось до Берты со всех сторон и звучало для нее по-особенному, словно было наполнено скрытым смыслом и обозначало некую фатальную дату.

— Оденьтесь потеплее, — сказал господин Шоран, когда Берта закрепляла сзади вуаль. — Возвращаться будем в открытой коляске.

Он смотрел через оконные стекла веранды на яркие фонари экипажа Ландро и увидел, что его собственная коляска с открытым верхом только что остановилась перед домом. Он пошел и помог госпоже Авриль сесть в ее коляску, непрестанно дергавшуюся то вперед, то назад.

Берта протянула руку Эснеру; он стоял возле веранды во фраке и без шляпы.

— Во вторник. Вы мне обещали, — произнес он тихо.

— Я не знаю, — ответила с улыбкой Берта, грациозным движением прикрыв ноги полой белого плаща; она слегка склонила голову и прошла мимо господина Шорана.

Андре забрался на сиденье. Слуга открыл ворота. Возбужденные лошади устремились в очень темную дубовую аллею.

Воздух был теплый; над черными полями простиралось усеянное звездами небо; в лощине потянуло свежестью с болот; потом упряжка шагом одолела косогор, войдя в слой более сухого и теплого воздуха.

Берта спала крепким сном. «Войдите», — прокричала она, когда в дверь постучали во второй раз. Она открыла глаза, еще ни на что не глядя, и повернулась в постели, словно собиралась продолжать спать. «Закройте ставень», — сказала она горничной, снимавшей с кресла ее вечернее платье.

Берта пыталась вспомнить приснившийся ей приятный сон. Она была юной девушкой. Субиран взял ее за руку в саду в Фондбо, и она с улыбкой отвечала на его влюбленный взгляд. Она видела и Альбера, но он был ей безразличен.

Она спустила ноги с кровати и осталась сидеть на краю постели; сердце ее было наполнено ощущением молодой любви, которое она только что пережила вновь.

Она подумала: «Только в самой ранней молодости любишь с таким вот озорным воодушевлением. В молодости смеешься и улыбаешься как-то иначе. Все превращается в поддразнивание. Кажется, что ничто не имеет значения».

Потом она подумала об Эснере. В памяти всплывали эпизоды вчерашнего вечера. Она размышляла о них с неудовольствием.

«Я кокетничала. Чего он хочет, этот человек со своими вопрошающе-ждущими глазами, которые как будто все знают и в то же время хотят узнать что-то еще? — говорила себе Берта, пытаясь на ощупь достать голой ногой домашние туфли. — Играя, я позволила ему приблизиться к себе. Все это слишком легковесное, слишком пустое и в конечном счете слишком отвратительное. Я же ведь приехала сюда отдохнуть. И не нужны мне эти люди…» Расхаживая по комнате, она досадовала на себя и на других и с горечью повторяла: «Оставьте меня в покое!»

После завтрака она поднялась к себе в комнату с намерением написать письмо, но оказавшись за своим маленьким письменным столом, облокотилась на него и застыла неподвижно, не в силах начать. Она посмотрела в окно; подумав о старой Шолле, потерявшей недавно своего последнего сына, она поднялась и надела шляпу, чтобы навестить крестьянку.

Берта пошла дорогой, ведущей прямо к реке. Набежавшая туча отбросила темную тень, но быстро уплыла в сторону, и солнечный луч осветил какую-то колокольню на равнине, едва заметную вдали. В молодые годы Берта любила этот немного голый пейзаж, озаряемый своеобразным и прекрасным зеленоватым светом; она приходила сюда вечерами, словно на свидание с самой собой, и гуляла здесь, опьяненная простором, мыслями о любви и ожиданием счастья.

Сегодня Берта ничего этого не замечала. Она шагала, опустив голову, по берегу реки следом за каким-то возвращавшимся из школы мальчишкой.

По дороге она остановила шедшего навстречу рыбака.

— Скажите, разве мамаша Шолле уже больше не живет в этом доме? — спросила она его, кивнув в сторону одной из лачуг.

— Живет, но только возвращается поздно вечером, — ответил рыбак. — Сейчас она на своем поле.

— А это далеко отсюда?

— Рядом с лесом в Брето. Километра три будет.

Берта повернула к Нуазику. «Бедная женщина, она все еще работает», — подумала Берта, которой везде попадались на глаза обман и суровость жизни.

В столовой Эмма проверяла, как Рене выучил домашнее задание. Утратив после смерти мужа всякий интерес к своему здоровью, Эмма переутомлялась до нервных срывов и постоянно сердилась на своих детей. Несмотря на закрытые ставни, было слышно, как в тополях гуляет ветер, шумит, словно ударяющий по гравию ливень. Берта остановилась возле стола и, не садясь, бросила взгляд на открытую тетрадь. Склоненные под лампой детские головы, звук голосов, атмосфера чужого очага вызвали у нее желание уехать. Она тосковала по Парижу — не по дому, а по толпе на сверкающих огнями улицах, по людскому водовороту, который освобождает от необходимости думать и, как ей казалось, согревает душу.

— Тебе пришло письмо, оно лежит в твоей комнате, — сказала Эмма.

Письмо было от Эснера, он напоминал ей о назначенной на завтра экскурсии в Бруаж. Ему показалось, что, когда они прощались, у нее были какие-то сомнения, и он умолял ее приехать. «Какая наглость! — подумала Берта, перечитывая это чересчур лирическое письмо. — Какое же у него сложилось обо мне представление? Значит, я показалась ему такой легкомысленной?»