Готфрид Келлер - Зеленый Генрих

Тут она вдруг всплеснула руками и заговорила жалобным тоном:

— Боже, какое несчастье! Если бы только я знала это неделей раньше! А теперь уже поздно! Я обручена, угадайте — с кем?

— С Эриксоном! — не без озлобления произнес он. — Я догадывался! Но это ничего не значит! Истинные решения судеб проходят над подобными препятствиями, как утренний ветер над травой! Перед сегодняшним решением должно померкнуть вчерашнее намерение — оно устарело.

— Нет, — возразила она, качая головой, словно была объята печальным сомнением. — Я принадлежу к роду, члены которого держат слово. Ничего не могу поделать; я ведь самая обыкновенная травинка!

Розалия помолчала, как будто собираясь с мыслями, он же снова начал свои настойчивые речи. Но она опять перебила его, будто ей пришла в голову удачная мысль:

— Я слышала или читала об удивительных женщинах, которые мирно жили с ничем не замечательными мужьями и при этом поддерживали с самыми выдающимися умами нежную дружбу, основанную на сродстве душ. Но для этого прежде всего необходимо расстояние; нужно, чтобы успокаивающий страсти возраст освятил подобные отношения. Говорят, что такие женщины, народив достаточное число детей и хорошо воспитав их, нередко возвышаются до полного понимания этих умов и могут жить высокими материями. Теперь вы видите, как хорошо все еще может устроиться, стоит нам только захотеть. Если во мне действительно есть что-то необыкновенное, а я уже почти готова вам поверить, то я могу пока выйти за своего ничем не замечательного Эриксона, вы же удалитесь, скажем, лет на двадцать…

Она умолкла не без тревоги, увидев, что Люс с мучительным вздохом опустился на стул и потупил взор. Он лишь теперь догадался, что обворожительная женщина им играет, и, заметив еще на себе свой наряд, вероятно, понял, в какое скверное положение он попал по вине своей слабости. Возможно и то, что он, такая богатая и сложная натура, впервые ощутил в душе своей зияющую пустоту.

Мягкий ковер маленькой комнаты заглушил шаги Эриксона, который уже несколько минут стоял позади своего друга. Розалия вела свои лукавые речи в присутствии жениха, ничем его не выдав и даже глазом не моргнув.

— Ах ты, чудак! — сказал Эриксон, кладя руку на плечо Люса. — Разве можно выхватывать у товарища невесту?

Люс мгновенно обернулся и вскочил. Справа он увидел женщину, слева — северянина, они улыбались друг другу.

— Вот! — печально и смущенно произнес Люс с горечью, смешанной с раскаянием. — Дождался я! Вот что выходит, когда мужчина отдает всю свою душу. Теперь я знаю, каково людям, отправляющимся в изгнание! Желаю вам счастья!

Он быстро повернулся и ушел.

Когда позднее все уже сидели за столом, накрытым скорее для дружеской трапезы, нежели для парадного приема, а Люс все не появлялся, я снова с беспокойством подумал о бедной Агнесе. Перед этим она безмолвно стояла возле меня и следила за карточной игрой. Во время более продолжительных пауз она сжимала мою руку и ходила со мной, не произнося ни слова. Я не отваживался заговорить с ней о ее делах, да и не ощущал в себе такой потребности и умения утешать. Но я не мог не заметить, как взволнованно дышала ее грудь, как боролись в ней гнев и тоска и как она ежеминутно подавляла рвавшийся наружу вздох.

Я сопровождал ее к столу и сел рядом с ней. Когда Эриксон произнес теперь краткую речь, объявил о своей помолвке и закончил просьбой, чтобы собравшееся веселое общество воспользовалось случаем и помогло ему отпраздновать его счастье, я услышал, как Агнеса, среди шума всеобщего радостного удивления, звона бокалов и поздравительных возгласов, испустила глубокий вздох облегчения. Словно сбросив тяжкое бремя, она несколько минут сидела углубленная в себя. Но так как Люс все не показывался, ничто не могло ее утешить. В ходе событий, о которых она догадывалась, измена его выступала в еще более ярком свете, а ее простая душа была неспособна строить новые планы на его несчастье. Но она подавила свое горе и держалась мужественно, не выказывая желания отправиться домой. И даже когда все поднялись с мест, чтобы пожелать счастья молодой хозяйке, она, по моему приглашению, присоединилась к длинной веренице гостей.

Розалию вначале окружили ее родные, которые, по-видимому, были не слишком обрадованы неожиданной помолвкой и строили довольно мрачные физиономии. Умная женщина воспользовалась этим днем, чтобы заманить их в ловушку и принудить к достойному участию в торжестве ее помолвки. При таком множестве гостей они были лишены возможности оказать даже самое слабое сопротивление в виде ненужных ей предостережений и советов. Тем очаровательней казалась счастливая невеста среди раздосадованных кузенов и кузин.

Теперь наступила трогательная минута, когда в пестром ряду поздравителей самого разнообразного вида подошла и Агнеса, — покинутая женщина принесла свое приветствие победоносной. Она поклонилась и поцеловала невесте руку, как смиренное горе — счастью. Розалия смущенно взглянула на нее и затем сочувственно пожала ей руку. Она совсем забыла о молодой девушке, как уже не помнила в эту минуту о коварном Люсе, и можно было заметить, что она приняла какое-то решение. Однако уже в следующую секунду печальная Агнеса отошла от нее, а сама она вернулась к своим счастливым мыслям и радостным забавам.

После того как все гости вновь заняли свои места, воцарилось общее веселье, и его наконец разделили кузены, которые тоже были не прочь развлечься; но вскоре произошел новый перерыв. Весть о счастливом событии в судьбе одного из товарищей быстро достигла большого лагеря в лесу, где все еще шумела неутомимая молодежь. И вот, чеканя шаг, в зал вошел отряд ландскнехтов с барабанами, флейтами и развевающимся знаменем, а через другую дверь — орава веселых членов цехов и молодых ремесленников со своим оркестром. Обе группы обошли вокруг стола, размахивая шляпами и выкрикивая приветствия, после чет о с достоинством согласились осушить бокалы в честь молодой нары. Прежний порядок был нарушен, и на долю Эриксона вместе со слугами досталось немало хлопот, прежде чем разместились вновь прибывшие, которые заполнили все комнаты. Но все сопровождалось таким искренним весельем, что, казалось, только возрастала торжественность этого дня.

Я спросил у Агнесы, чего она хочет: вернуться домой или остаться. Первое представлялось мне, пожалуй, более желательным, ибо, хотя затянувшаяся опека над таким невинным и прелестным созданием и казалась мне задачей приятной и почетной, меня влекло к молодым немцам, и я хотел наверстать упущенное, проведя последние часы среди себе подобных, свободным среди свободных.

Агнеса медлила со своим решением. Она тайно содрогалась перед мыслью очутиться одной дома, где никто не мог бы как следует утешить ее, а может быть, ей также не хотелось покинуть место, где еще столь недавно находился ее любимый и где она предавалась новой надежде. Поэтому я пока повел ее по различным комнатам дома, между живописных групп пирующих — повсюду, где было что-либо интересное, а неистощимая изобретательность гостей непрерывно порождала необычайные сцены, на которые стоило посмотреть.