Карлос Фуэнтес - «Чур, морская змеюка!»

Исабель кое-как поднялась на ноги, растрепанная, с кругами у глаз, с землисто-желтым лицом.

— Гарри, Гарри, не заставляй меня страдать… Гарри, я ведь не сказала тебе самого страшного… О Гарри!..

Громко рыдая, женщина упала на колени и обняла ноги своего мужа.

— Что такое? — Гарри не прикоснулся к ней. — Исабель! Я умею быть терпимым. Но всему есть предел, Исабель! Что ты сделала с моей честью?

— Нет, нет, нет! — сквозь слезы пролепетала Исабель. — Совсем не то… Гарри! Как ты только мог подумать! О Гарри, Гарри, любовь моя, муж мой! Я почему-то решила, что только так ему можно отомстить, что только так он заплатит мне за все оскорбления… я…

— Speak up, woman! [65] Откройся мне, женщина! (англ.)

Исабель подняла взгляд на своего супруга: он стоял перед ней, высокий, светловолосый, как спелый колос.

— Я дала ему деньги, чтобы унизить его, понимаешь, только чтобы унизить…

— Какое легкомыслие! — Гарри с силой отвел от себя ее руки. — И все же тебе не в чем оправдываться перед этим подонком. Я сегодня же поговорю с ним и заставлю его вернуть все деньги, хотя и противно иметь дело с подобным негодяем! Сколько ты ему дала?

— Не знаю. — Исабель по-прежнему сидела на полу. — Наверно, пятьсот долларов. Надо проверить чеки, чтобы подсчитать… Не связывайся с ним, Гарри, пожалуйста, давай забудем об этом. — Исабель никак не могла подняться на ноги. Сначала она с трудом встала на четвереньки. — Вот, теперь я знаю! Ведь столько всего сразу, что у меня ум за разум зашел. Теперь я знаю! Пусть все деньги будут у тебя, возьми их, прошу!

Гарри протянул ей руки, и она кое-как поднялась.

— Я знать ничего не желаю о твоих деньгах! Можешь подарить их своей тетке, если тебе хочется. Ты забываешь, кто перед тобой! Но рано или поздно ты это поймешь. Рано или поздно ты поймешь, что моя честь…

Исабель закрыла ему рот рукой, потом еле-еле доковыляла до ночного столика и взяла свою сумочку. Села возле столика и начала подписывать чеки, один за другим, очень быстро.

— Теперь мне не надо бояться за себя. Теперь мне не надо думать, что то, вчерашнее, может повториться… меня тошнит, Гарри.

— Мои и твои деньги должны быть отдельно! Это непреложное условие нашей совместной жизни.

— О нет, эти чеки жгут мне руки… Возьми, возьми, возьми их!

Она отрывала каждый подписанный чек и протягивала его Гарри.

— Ну ладно! Раз это твоя воля…

Сначала Гарри брал их нехотя, а потом с деловой решимостью.

— В Тринидаде я открою в банке счет на твое имя, и, когда мы вернемся в США, ты сможешь получить их по первому желанию. Надеюсь, к тому времени к тебе вернутся твои прежние качества.

— О да, Гарри! А теперь я хочу быть послушной во всем, хочу, чтобы ты сам покупал мне вещи, хочу, чтобы ты давал мне деньги на любую мелочь, даже на парикмахерскую. — Она провела рукой по волосам. — Я, наверно, страшна как смертный грех!

Гарри взял ее руку и поцеловал.

— Исабель, моя обожаемая Исабель!

— Хорошо, Гарри. Но торопись, ведь скоро Тринидад! И главное, ни о чем не беспокойся. Я буду отдыхать весь вечер.

«Родезия» замедлила ход. Исабель поправила платочек и галстук Гарри. Подбежала к ночному столику, открыла ящик и, вынув оттуда паспорт, протянула его мужу.

— Возьми! Ты чуть не забыл.

— А-а! Спасибо!

Гарри вышел из каюты. Исабель в ночной рубашке бросилась к иллюминатору и увидела, как приближаются молы Мортоф-Спэйна. Голоса негров, ловивших канаты, брошенные с борта «Родезии», и скрип трапа, спущенного на мол, не проникали сквозь стекло иллюминатора. Позади снующих туда-сюда грузчиков тянулись складские помещения — длинные, с темными провалами ворот и ветхими стенами. Исабель увидела па трапе своего Гарри и забарабанила костяшками пальцев по стеклу. Гарри не оглянулся. Он исчез в одной из темных дверей. И в тот же миг кто-то постучал в дверь ее каюты. Исабель накрылась одеялом и откинула голову на подушку.

— Come in. [66] Войдите (англ.).

Вместе со словами извинения в дверь просунулся длинный нос Лавджоя; стюард вошел в каюту, вкрадчивый, с целлофановой коробкой под мышкой и конвертом, зажатым в бледных пальцах. Он осторожно положил и то и другое на колени Исабели и почтительно попятился назад к дверям.

Исабель открыла запотевшую, влажную коробку, где лежали две орхидеи — желтая и красная. Потом разорвала конверт; оттуда выпали три чека, несколько пятифунтовых бумажек и записка. Исабель зажмурилась, но все же не удержалась и прочла:

«Dear Isabella, I love you. Will you ever believe it?

Jack.

PS: I bought the flowers with your money. Hope the change is О. K. Impudent, but adoring your, J.» [67] «Дорогая Изабелла, я люблю тебя. Можешь ли ты поверить в это? Джек. P.S: Цветы я купил на твои деньги. Надеюсь, сдачу мне дали верно. Дерзкий, но обожающий тебя Дж.»

Тошнота снова стала комом в горле, а потом растеклась липкой противной сладостью по зубам. Исабель не решалась притронуться ни к орхидеям, ни к чекам, ни к деньгам. Она поднесла записку к груди и зашептала, закрыв глаза:

— «Я люблю тебя». Подчеркнуто. «Можешь ли ты поверить в это?»

«Дорогая Изабелла»… Она зарылась лицом в подушку, но через несколько секунд протянула руку и нащупала целлофановую коробку. Ее пальцы притронулись к бархатистому цветку и погладили его сочные лепестки.

— Ай, Джек! Мне же больно!

— А какое у нее было лицо?

— Она понемногу осваивается…

— Что это значит? Мразь, гнилая плацента, ненавижу!

— Дай мне сказать, Джеки.

— Я весь внимание…

— У нее ни одна жилочка не дрогнула на лице.

— Это все, что ты выяснил?

— Я пытался подслушать за дверью, но она только вздохнула.

— Так получай за услуги!

— Ай! Еще нет! Джеки, пожалуйста! Еще нет! Да! Но прячь ремень. Бей меня ради того, что тебе любо, ради всего святого!

— Грязная тварь, черный сперматозоид, сопля вонючая, получай….

— О, Джек, еще нет! Но скажи мне, что для тебя сделать?

— На колени, жалкий Лавджой! Разве ты не слышишь гудка? Прощай, Тринидад. Мы отчаливаем, и скоро конец нашему путешествию! Это до тебя доходит? Что ты станешь делать, когда путешествие кончится?

— Не знаю, Джек, но если еще раз, лишь один раз ты бы захотел, не только…

— Никогда, Лавджой! Больше этому не бывать! Ну-ка вставай, проклятое паучье! Скорее прячься в свою паутину.

— О Джеки! О!

«Родезия» отошла от Порт-оф-Спэйна во время ужина. После десерта Гарри пригласил Исабель подняться в салон и выпить кофе. Они уселись на мягкую софу и приветливо кланялись всем парам, которые прогуливались в ожидании кино, проходивший мимо капитан поздоровался с ними («А-а! Молодожены! Ну как, довольны путешествием? Когда же вы придете на капитанский мостик?») Ни дать ни взять англиканский пастор. («Право мне жаль, что от меня ускользнула возможность соединить вас, но в конечном счете мы все дети божьи, не правда ли? Ведь самое главное — это вера, а не обряды, да, да!») И старший механик («Наш пароход, наверно, слишком мал для вашего счастья? Признайтесь! Но по первому вашему желанию я проведу вас к машинам, чтобы вы получили представление о его размерах!»). И распорядитель игр («Мы о вас вспоминали на соревнованиях по крокету, мистер Битл. Должен вам сказать, сеньора, что вы вышли замуж за лучшего на «Родезии» игрока в крокет. В этом он скорее англичанин. No offense meant, I'm sure!»). [68] Не в обиду будет сказано (англ.). И пара североамериканцев среднего возраста («Наконец нам представился случай поздравить вас. Это самое романтичное событие за время нашего путешествия. Все в один голос говорят!»). И пара совсем пожилых англичан („Нет лучшего отдыха, чем морское путешествие. Нам грустно возвращаться домой. Тридцать четыре внука!»). И колумбийка с синими веками, одетая во все черное, говорила, пристально глядя в глаза Исабели. А в нескольких метрах от них за небольшим столом играл в карты Джек, он тасовал, раздавал, снимал карты, делал ставки, выигрывал, проигрывал и ни на миг не упускал из виду Исабели.