Андре Моруа - Семейный круг

Соланж склонилась к ней.

— Можно и мне быть откровенной? Я боюсь, что вам дурно обо мне отзывались… Но раз уж мы по воле случая встретились, я хотела бы сразу же внести полную ясность…

Разговор стал очень интимным. Соланж объяснила, что они с мужем предоставили друг другу полную свободу и теперь они просто друзья. Она спросила, не шокирует ли Денизу такой уговор.

— Нет, вовсе нет. Каждый волен поступать по-своему, если это никому не причиняет вреда. Но все-таки я не понимаю… Почему же тогда не развестись?

— А зачем разводиться? Я отношусь к мужу превосходно, и у нас сын.

— Вы думаете, что не разводиться — значит оберегать счастье детей? — спросила Дениза. — Не знаю, как протекало ваше детство, но что касается меня, то разлад между родителями наложил неизгладимый отпечаток на всю мою жизнь.

Дениза запнулась. Она коснулась темы, говорить на которую ей всегда было очень тяжело. «Как странно, — укорял ее Эдмон, — вы добрая, но как только речь зайдет о вашей матери, вы становитесь несправедливой». Наметившаяся откровенность ободрила Соланж Вилье; она почувствовала себя непринужденнее и, попросив папироску, откинулась на диван.

«В сущности, она довольно забавная… у нее повадки большого пса», — подумала Дениза.

— На мне тоже детство оставило определенный след, — сказала Соланж. — Я была младшей, и мама очень баловала меня. Она так неловко выражала свое предпочтение, что братья и сестры меня возненавидели. Они не принимали меня в свои игры, а я с досады выдавала их шалости. Я стала «злючкой Соланж», «чумой». Меня сторонились… Уверяю вас, у меня до сих пор сохранилась боязнь, что я могу чем-то не понравиться… Да вот, например, как только я увидела вас, я подумала, что буду вам в тягость… И я из смирения, чтобы придать себе храбрости, взяла решительный тон.

— Как вы ясно отдаете себе отчет в своих переживаниях, — сказала Дениза. — Я тоже не раз испытала… правда, в совсем иной форме, чувства вроде тех, о которых вы говорите… но никогда не могла признаться в них себе самой…

— Очень долго и я не могла… Потом в Марокко я встретилась и подружилась с человеком, который помог мне заглянуть в самое себя. Впрочем, вы его увидите. Это Робер Этьен, сейчас он как раз здесь.

— Это он написал «Молитву в саду Удайа»?

— Он. Он гражданский контролер и управляет почти совсем дикой территорией неподалеку от нас… Это превосходная должность… прямо-таки королевская. Вы, вероятно, знаете, что мы половину года проводим в Марокко. Вы не представляете себе, как благотворно сказывается эта простая жизнь среди деятельных людей. Я пыталась стать вдохновительницей для лучших из них.

— Именно такою я хотела бы быть для моего мужа.

— Странно, — заметила Соланж. (Она как-то особенно произносила это слово, растягивая раскатистое «р».) — Странно, мы с вами совсем разные, и все-таки в нас есть что-то общее… Обещайте, что приедете ко мне. Вот увидите — для женщин я отличный друг. Тут нет никакой моей заслуги, просто я боюсь их… Итак, придете? Мне говорили, что вы музыкантша… У меня хороший рояль.

— Я уже полгода не притрагивалась к клавишам, — сказала Дениза. — В прошлом году я иногда еще кое-что разбирала, но после замужества я перестала серьезно заниматься. Повторять один пассаж раз по двадцать мне надоедает.

— Да, — проронила Соланж, вставая, — когда женщина не находит равновесия в области чувств, она перестает чем-либо заниматься. Мы трудимся только ради мужчин. Мы жалкие существа.

Дениза Ольман пешком отправилась к Вилье. Ее ждали к завтраку. Дорожка вилась в сосновом лесочке и соединяла два парка. Дениза шла медленно, понурив голову. Лихорадка, мучившая ее почти каждую ночь, повлекла за собою упадок сил. Красота южной природы и мягкость климата вызывали у нее чувство какой-то необъяснимой тоски.

«Странно, — думала она, отворяя белую калиточку у виллы Вилье, — я испытываю здесь то же ощущение, как на концерте или в театре, когда слишком острое наслаждение внезапно напоминает о краткости жизни…»

Утром она получила из Пон-де-Лэра письмо, которое страшно взволновало ее. Письма матери возвращали ее в мрачную обстановку детских лет и до сих пор вызывали у нее такие бурные переживания, что она никогда не решалась их распечатать сразу же. Она по нескольку часов держала их на камине и не раз брала конверт в руки словно для того, чтобы взвесить, сколько в нем содержится горя. Потом она резким движением разрывала его и читала письмо очень быстро, подобно тому как больной, зажмурившись, спешит проглотить горькое лекарство. На этот раз госпожа Герен сообщала, что Жак Пельто сделал предложение Шарлотте, что это брак «весьма подходящий во всех отношениях» и что Дениза очень помогла бы сестре, если бы отказалась в ее пользу от наследства дедушки Аристида Эрпена, который умер за несколько месяцев до того. «Не сомневаюсь, что ты согласишься, моя дорогая. Что тебе стоит? Сюзанна хочет остаться в Англии. Странная идея, но, как бы то ни было, Сюзанне ее доля наследства необходима. А ты так богата, что… Кроме того, ты должна что-то сделать и для Жака. Уверяю тебя, он, бедняга, очень страдал, когда стало известно, что ты так скоро приняла более заманчивое предложение». Дениза, разумеется, ответила, что подпишет любой документ по совету мэтра Пельто, но новость смутила ее. Почему Жак избрал Лолотту, а не какую-нибудь другую девушку? Ищет ли он в сестре нечто, что напоминало бы о ней, Денизе? Или, наоборот, Шарлотта, всегда подражавшая старшей, решила завоевать человека, который долгое время любил ее сестру?

Войдя в прекрасный сад в итальянском вкусе, она увидела возле дома небольшую компанию. Мужчины в белых брюках сидели на оранжевых холщовых качалках. Соланж встала ей навстречу.

— Здравствуйте, госпожа Ольман… Мы ждем вас, чтобы выпить коктейль… Позвольте представить вам моих трех кавалеров… Мой муж… Манаг а … Робер Этьен… Что желаете, госпожа Ольман: мартини, апельсиновый?

— Апельсиновый, пожалуйста. Но я, кажется, помешала вашей беседе?

— Тема была довольно мрачная, — сказала Соланж. — Эти господа толковали о смерти… Робер Этьен прочел книжечку об «искусстве умирать» и уверяет, будто в последнюю минуту люди прибегают к выражениям, свойственным их профессии. Робер, приведите примеры.

Робер Этьен, лысый и очень некрасивый, говорил, чеканя слова и как бы с презрением.

— Примеров множество, — сказал он. — Наполеон: «Голова… Армия…» Отец Буур, [37] Буур Доминик (1628–1702) — французский литератор, иезуит, автор «Заметок о французском языке»; ратовал за чистоту языка и совершенство стиля. грамматик: «Скоро умру или вскоре умру; говорят и так и эдак…» Когда над прусским королем Фридрихом-Вильгельмом I пасторы запели псалом: «Наг пришел я в мир, нагим и уйду…», король заметил: «Нет, не нагим, а в мундире…» Генрих Гейне: «Бог меня простит; прощать — его ремесло…» Но лучшее слово, сказанное перед смертью, принадлежит, пожалуй, госпоже д’Удето: [38] Госпожа д’Удето Элизабет, графиня (1730–1813) — была близка к кругам энциклопедистов. Руссо говорит о ней в IX книге своей «Исповеди». «Мне жаль себя…»