Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

Любезный друг, уважай нежные эти привязанности! Ты столь взыскан ими, что не должен их ненавидеть, но признай же справедливость их мирного и сладостного сочетания, признай, что права любви не уничтожают прав кровного родства и дружбы, — не помышляй о том, чтобы я когда-либо оставила отчий дом, дабы последовать за тобою, не надейся, что я откажусь от уз, наложенных на меня священной властью. Жестокая утрата — смерть матери — научила меня еще сильнее опасаться за отца и не огорчать его. Нет, та, которая отныне его единственное утешение, не опечалит его души, угнетенной тоскою. Повинная в смерти матери, не буду я повинна в смерти отца. Нет, нет. Я знаю, что я преступна, и не могу его ненавидеть. Долг, честь, добродетель — все это для меня пустые слова, — однако я ведь не исчадие ада; я слаба, но не лишена человеческих чувств. Участь моя решена. Я не хочу ввергать в отчаяние никого из тех, кто мне мил. Отец мой, раб своего слова и поклонник пустого титула, будет располагать моей рукою, раз он обещал ее другому, но одна лишь любовь будет располагать моим сердцем; на грудь моей нежной подруги будут вечно литься мои слезы. Да буду я презренна и несчастна, но да будут счастливы и довольны, если это возможно, все те, кто мне дорог. В вас троих да будет вся жизнь моя, и, радуясь вашему счастью, я позабуду о своем горе и своем отчаянии.

Мы возрождаемся, моя Юлия! Все истинные чувства наши вновь обретают себя! Природа сохранила нам существование, любовь возвращает к жизни. Или ты сомневаешься в этом? И ты смела думать, что можешь отнять у меня свое сердце? Ну нет, я лучше тебя знаю это сердце, созданное небом для моего сердца. Они живут одною жизнью, и только смерть разрушит этот союз. Не в нашей власти разлучить их, — даже стремиться к этому. Да разве их соединяют те узы, что создаются и разрушаются людьми? Нет, нет, Юлия, — жестокая судьба отказывает нам в сладостном имени супругов, но ничто не в силах отнять имя верных любовников; оно станет нашим утешением в нашем печальном будущем и уйдет с нами в могилу.

Итак, мы начинаем жить сызнова, чтобы сызнова страдать; жить для нас означает одно — скорбеть. Что сталось с нами, обездоленными! Как случилось, что мы перестали быть теми, кем были? Куда исчезло очарование необъятного нашего счастья? Куда делись дивные восторги чувств, которыми добродетель воодушевляла нашу любовь? От нас не осталось ничего, кроме нашей страсти, — осталась только страсть, но исчезли все ее утехи. О рабски покорная дочь, робкая возлюбленная, твои ошибки — источник всех наших несчастий! Увы! Не будь твое сердце столь непорочно, оно не привело бы тебя к такому заблуждению. Да, нас губит благородство твоего сердца. Возвышенные чувства, переполняющие его, вытеснили благоразумие. Ты хотела примирить дочернюю верность с непобедимой любовью; отдаваясь сразу всем своим привязанностям, ты их смешала, а не сочетала, ты стала виновной из-за своих добродетелей. О Юлия! Власть твоя непостижима! Удивительная сила, исходящая от тебя, покоряет мой разум! Даже заставляя меня краснеть за страсть нашу, ты заставляешь меня уважать твои ошибки; ты внушаешь мне восхищение, хоть я и разделяю укоры твоей совести… Укоры совести! Да тебе ли их испытывать?.. Тебе, которую я любил… тебе, которую я не в силах разлюбить. Разве преступление может приблизиться к твоему сердцу?.. Жестокая, возвращая это сердце, принадлежащее мне, возврати его таким, каким оно было мне отдано впервые.

Что ты сказала? На что осмелилась намекнуть? Ты в объятиях другого!.. Другой будет обладать тобою!.. Ты не будешь моей… или, что всего ужасней, будешь принадлежать не мне одному! И мне суждено испытать эту страшную пытку! Видеть, как ты изживешь самое себя!.. Нет!.. Лучше потерять, чем делить тебя с… Почему небо не вдохнуло в меня мужество, равное по силе порывам моей страсти!.. И тогда, — прежде чем руку твою осквернят эти роковые узы, отвергаемые любовью и порицаемые честью, — я вонзил бы в твою грудь кинжал, обескровил бы твое непорочное сердце, дабы ты не запятнала его изменой. Чистую кровь твоего сердца я смешал бы с кровью, пылающей в моих жилах неугасимым пламенем. Я пал бы в твои объятия, я запечатлел бы на твоих устах последнее лобзание… и вкусил бы твое… Умирающая Юлия… нежные глаза, угасающие в смертной муке… престал любви — грудь, пронзенная моей рукой… кровь, кипящим ключом изливающаяся из нее вместе с жизнью… Нет, живи и страдай, неси бремя моей трусости! Да, я бы хотел, чтобы тебя не стало, — но я так люблю тебя, что поразить кинжалом не могу.

О, если б ты знала, что творится в сердце, удрученном скорбью! Никогда еще оно не пылало таким священным огнем, никогда твоя чистота и твоя добродетель не были ему так дороги. Я твой возлюбленный, и сердце мое умеет любить, но ведь я всего лишь человек, а отказаться от неземного блаженства выше человеческих сил. Ночь, одна лишь ночь навеки изменила мою душу. Отними от меня гибельное это воспоминание, и я стану добродетельным. Но роковая ночь царит в глубине моего сердца и тенью своей осенит остаток моих дней. Ах, Юлия, обожаемая Юлия, нам суждено быть вовеки несчастными, так познаем же еще миг блаженства, а потом вечное раскаяние.

Внемли тому, кто любит тебя. К чему одним нам быть умнее всех на свете и с детской наивностью придерживаться воображаемых добродетелей, о коих все говорят, но коим никто не следует? Как, ужели мы будем нравственнее всей этой толпы умников, коими населены Лондон и Париж, где потешаются над супружеской верностью, а на прелюбодеяние смотрят как на забаву! Его не осуждают, о нем даже не злословят. Самые порядочные люди смеялись бы над теми, кто из уважения к браку противился бы влечению сердца. «В самом деле, — говорят они, — проступок существует только во мнении людей — значит, его нет, если все скрыто! Что за беда — неверность жены, если муж об этом ничего не знает? Зато как будет угождать жена, дабы искупить свои проступки! [156] А где наивный швейцарец это видел? Уже давным-давно ими кичатся модные женщины. Они с гордостью водворяют любовников в свой дом и изволят терпеть присутствие мужа лишь в той мере, в какой он выказывает им должное уважение. Утаивая греховную связь, женщина наводит на мысль, что она ее стыдится и будет опозорена; ни одна порядочная женщина не пожелает ее тогда видеть. — прим. автора. Зато как будет она нежна и предупредительна, дабы предугадать или рассеять подозрения мужа. Он лишен мнимого преимущества, но в действительности ему живется еще лучше, а так называемое преступление, вокруг коего поднимают столько шума, — не что иное, как лишняя связь в обществе».

Упаси меня бог, сердечный друг, наставлять тебя в этих постыдных правилах. Я питаю к ним отвращение, хотя и не знаю, как с ними бороться, — совесть моя их оспаривает лучше, чем рассудок. Я не подбадриваю себя на решительный шаг, мне ненавистный, я не влекусь к дорого стоящей добродетели, но мне кажется, будто я становлюсь не столь виновным, когда укоряю себя в своих проступках, а не пытаюсь их оправдать, и, по-моему, величайший грех — желание избавиться от угрызений совести.