Жозе Эса де Кейрош - Реликвия

Я был настолько хитер, что не искал покровительства даже у тетушкиных друзей: ведь им приходилось разделять порывы ее души, чтобы не лишиться места в завещании, а потому я решил избавить почтенных служителей правосудия и церкви от неприятных минут. При встрече с отцом Пиньейро или доктором Маргариде я потупив взор смиренно втягивал руки в рукава и всячески выражал кротость и раскаяние. Очевидно, сдержанность моя действовала самым благоприятным образом: однажды вечером я столкнулся близ заведения Рябой Бенты с Жустино, и достойный муж шепнул мне в бороду, предварительно удостоверившись, что поблизости никого нет:

— Продолжайте в том же духе, дружище!.. Все уладится… Но пока к ней и подступу нет… Фу, черт, кто-то идет!

И он скрылся.

Я же тем временем торговал реликвиями при посредничестве Лино. Но вскоре припомнил, что написано в учебниках политической экономии, и рассудил, что доходы мои умножатся, если я устраню Лино и сам вступлю в общение с набожным потребителем.

Я начал писать письма почтенным дамам, прихожанкам церкви Благодати божией, прилагая перечень реликвий с указанием цен. Я разослал также во все провинциальные церкви предложения приобрести останки мучеников. Я подносил рюмочки псаломщикам, чтобы они рекомендовали меня хворающим старухам: «Насчет святых вещиц обращайтесь прямо к сеньору доктору Рапозо: ведь он только что из Иерусалима». Счастье мне сопутствовало. Я избрал специальностью иорданскую воду, я продавал ее в цинковых пузырьках, залитых сургучом и скрепленных печатью с изображением сгорающего в пламени сердца: вода эта прекрасно шла для крестин, на омовение и в пищу. По Лиссабону потек второй Иордан, более чистый и глубоководный, чем в Палестине, а истоки его восходили к одному из номеров «Золотой голубки». Я не был лишен воображения и вскоре пустил в оборот поэтичные и прибыльные новинки: именно я (и не без успеха) выпустил на рынок «черепки от кувшина, с которым дева Мария ходила по воду»; я же ввел в национальный обиход «подкову осла, на котором святое семейство бежало в Египет». Когда Лино, в ночных туфлях, стучался ко мне в номер, где стога соломинок чередовались со штабелями обструганных святым Иосифом дощечек, я чуть-чуть приоткрывал дверь и шептал в щелку:

— Реликвии кончились! Вышел весь запас!.. Зайдите на будущей неделе: я жду новой посылки из святой земли…

Вены на лбу догадливого посредника наливались кровью: его грабили среди бела дня.

Мои реликвии расходились быстро — ведь они были «от Рапозо, который только что вернулся из Иерусалима». Конкуренты не имели такого преимущества как недавнее паломничество в святую землю. Один я, Рапозо, побывал на этом обширном складе святынь. Один я умел воспроизводить на восковке, удостоверявшей подлинность реликвии, витиеватую подпись его святейшества сеньора иерусалимского патриарха!

Но очень скоро мне пришлось убедиться, что избыток святынь привел к перенасыщению рынка. Наша католическая Португалия, переполненная священными предметами, набитая до отказа, уже не могла вместить ни одной новой реликвии: некуда было сунуть даже засушенные цветы из Назарета, за которые я брал всего по пять тостанов!

Скрепя сердце я снизил цены. Потом поместил на страницах «Новостей» заманчивое объявление: «Сокровища святой земли продаются по сходной цене, справляться в табачной Рего»…

Вскоре дошло до того, что по утрам, надев сутану и спрятав бороду под шелковым кашне, я собственной персоной осаждал у входа в церковь богомольных старух, предлагая им обрывки покрывала пресвятой девы Марии и ремешки от сандалий святого Петра, жарко шепча в накидки и мантильи: «Недорого, милая сеньора! Отдаю совсем по дешевке… Замечательно помогает от насморка!»

Я уже задолжал в «Золотой голубке»; я уже старался прошмыгнуть по лестнице незаметно для хозяина, я уже лебезил перед слугой-испанцем и называл его не иначе как «Андрес, голубчик»… Оставалась лишь одна надежда: что вера снова укрепится! Всякое известие о готовящемся церковном празднестве радовало меня как признак подъема религиозного духа в народе. Я люто возненавидел республиканцев и философов, подрывающих католицизм и, стало быть, сводящих на нет значение признанных им священных реликвий. Я писал статьи в «Нацию», в которых громил нечестие: «Если людям не дороги даже кости мучеников, откуда же быть процветанию в нашей стране?» В кафе у Монтаньи я стучал кулаком по столу: «Нам нужна вера, черт подери! Без веры и бифштекса не проглотишь!» В заведении у Рябой Бенты я грозился, что если девицы не станут носить ладанок и освященных наплечников, то больше ноги моей у них не будет: я перейду к доне Аделаиде! Наконец моя тревога за кусок насущного хлеба достигла такой остроты, что я снова призвал сеньора Лино как человека с широкими церковными связями и родственника многих монастырских капелланов.

Я дал ему взглянуть на кровать, усеянную реликвиями, и сказал, потирая руки:

— К делу, друг мой! Вот свежий подвоз, только что из Сиона!

Но достойный служитель Патриаршей палаты разразился ядовитыми упреками.

— Ваши фокусы не пройдут, милостивый государь! — закричал он, и вены на его покрасневшем лбу надулись от гнева. — Вы испортили всю коммерцию! Рынок перенасыщен! Не идет даже самый ходкий товар — пеленки младенца Христа! Ваша торговля подковами — просто срам! Чистый срам! Вчера капеллан, мой кузен, говорил: «Слишком много подков на такую маленькую страну!» Вы выпустили в продажу четырнадцать подков, милостивый государь! Это просто из рук вон! А известно ли вам, сколько вы распродали гвоздей, которыми Христос был прибит ко кресту? Да еще с аттестатами! Семьдесят пять штук, милостивый государь!.. У меня нет слов… Семьдесят пять!

Он ушел, яростно хлопнув дверью. Я был раздавлен. Но в этот же вечер мне посчастливилось встретить у Рябой Бенты Лоботряса и получить от него заказ на солидную партию реликвий. Лоботряс собирался жениться на девице Ногейра, дочери сеньоры Ногейра, богатой святоши и свиноторговки из Бежи. Ему хотелось «сделать подношеньице старой ханже, что-нибудь этакое… от гроба господня». Я устроил ему прехорошенький сундучок с реликвиями, присовокупив к ним семьдесят шестой гвоздь и украсив подарок засушенными галилейскими цветами. Лоботряс щедро меня вознаградил; на эти деньги я расплатился в «Золотой голубке» и предусмотрительно снял комнату в частном пансионе сеньора Питы, в Соломенном переулке.

Благоденствие мое быстро шло на убыль. Комнатенка, где я поселился, была под самой крышей, на пятом этаже. Там стояла простая железная кровать и ветхое кресло, прогнившее нутро которого вылезало из-под рваной обивки. Единственным украшением моих апартаментов была висевшая над комодом цветная литография в рамке с помпонами; на ней был изображен распятый Христос; грозовые тучи клубились у его ног, а блестящие широко раскрытые глаза следили за каждым моим шагом, наблюдали самые интимные мои дела, вплоть до удаления мозолей.