Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

— А как же кукуруза? И фрукты? И овощи? — хитро улыбаясь, спросил Виласа.

Неужели Виласа полагает, возразил Эга, что и столетия спустя люди будут есть свежие овощи? Привычка человека к растительной пище — всего лишь признак его принадлежности к животному миру. Со временем, когда человек цивилизуется полностью, он станет потреблять лишь искусственные продукты в пузырьках и пилюлях, созданные в государственных лабораториях…

— Деревня, — сказал на это дон Диого, — необходима обществу; там можно устроить прелестный пикник, совершить прогулку на ослах, сыграть партию в крокет…. Без деревни общества не существует.

— Разумеется, — проворчал Эга, — если рассматривать ее как гостиную, где вместо мебели — деревья…

Утопая в кресле и неторопливо затягиваясь папиросой, Карлос улыбался и молчал. Он промолчал так весь ужин, с рассеянной улыбкой на сияющем и томно-отсутствующем лице. И когда маркиз, дважды заговорив с ним, оба раза натолкнулся на лучезарную рассеянность Карлоса, он не выдержал:

— Послушай, старина, скажи хоть словечко!.. Ну что ты сидишь с таким блаженным видом — ни дать ни взять праведник, вкусивший святого причастия!

Все вокруг обратили доброжелательные взоры на Карлоса: Виласа нашел, что он превосходно выглядит и явно повеселел; дон Диого с понимающим видом намекнул на любовное приключение и позавидовал его молодым летам и молодым силам. Афонсо, набивая трубку, нежно посматривал на внука.

Карлос вскочил с кресла, желая избежать столь пристального внимания.

— В самом деле, — сказал он, слегка потягиваясь, — я чувствую себя сегодня ленивым и тупым… Видно, началось лето… Нужно встряхнуться… Маркиз, партию в бильярд?

— Идем, старина, если тебя это расшевелит…

Они вышли. Эга последовал за ними. В коридоре маркиз без обиняков спросил Эгу о Коэнах. Видится ли он с ними? Или все кончено? От маркиза, слывшего образцом порядочности, у Эги не было секретов, и он поведал маркизу, что роман его окончен, а Коэн при встречах с ним из осторожности отводит глаза…

— Я спросил об этом, — сказал маркиз, — потому, что дважды видел Ракел Коэн…

— Где? — с живостью воскликнул Эга.

— В Прайсе, и неизменно в обществе Дамазо. Последний раз я встретил их на этой неделе. Дамазо, как всегда, болтал без умолку. Потом ненадолго подсел ко мне, но все время поглядывал на Ракел… А эта кривляка тоже бросала на него томные взгляды… Без сомнения, там дело нечисто. Коэну, видать, на роду написано…

Эга побледнел, нервно подкрутил ус и промолвил:

— Дамазо в их доме свой человек… Но он способен посягнуть, с него станется… Он и Ракел стоят друг друга.

Пока друзья лениво делали карамболи, Эга в волнении вышагивал взад-вперед, покусывая потухшую сигару. Внезапно он с пылающим взором остановился перед маркизом:

— Когда ты в последний раз видел эту лукавую дщерь Израиля?

— Вроде бы во вторник.

Мрачный Эга вновь принялся ходить по бильярдной.

В дверях неожиданно появился Батиста и, стараясь не привлекать ничьего внимания, взглядом поманил Карлоса. Карлос, удивленный, подошел к нему.

— Там вас спрашивает кучер, — прошептал Батиста. — Он говорит, какая-то сеньора ждет вас в экипаже и хочет говорить с вами.

— Какая сеньора?

Батиста пожал плечами. Карлос с кием в руке замер, с ужасом глядя на Батисту. Сеньора! Неужели Мария… Но что могло случиться, святый боже, если она в наемном экипаже, в девять часов вечера вдруг приехала в «Букетик»!

Он велел Батисте принести ему шляпу; и во фраке, без пальто, бегом спустился вниз. Выходя, он столкнулся с приехавшим Эузебиозиньо, который аккуратно счищал пыль с ботинок носовым платком. Карлос промчался мимо него к карете, стоявшей возле его отдельного входа, — безмолвной, с закрытыми дверцами, таинственной и устрашающей.

Карлос рванул дверцу. Из угла старой колымаги ему навстречу привстала закутанная в черную кружевную мантилью женская фигура и взволнованно произнесла:

— Прошу вас, подарите мне одну минуту! Я должна поговорить с вами!

У Карлоса отлегло от сердца. Это была графиня Гувариньо! Но, тут же вознегодовав, он жестоко обрушился на нее:

— Что за идиотская выходка? Что вы от меня хотите?

И он уже собрался захлопнуть дверцу; но графиня в отчаянии распахнула ее и закричала, не постеснявшись кучера, спокойно теребившего пряжку постромок:

— А кто виноват? Почему вы так жестоки со мной? Уделите мне одну минуту, я должна поговорить с вами!..

Карлос, еле сдерживая ярость, залез в карету.

— Сделай круг по Атерро, — крикнул он кучеру. — И не торопись!

Старый рыдван поплелся по мостовой; и в темной тесноте кареты, под дребезжание оконных стекол, резко и раздраженно прозвучали те же самые слова:

— Какое безрассудство! Какая глупость!..

— А кто виноват? Кто виноват?..

На Рампа-де-Сантос карета замедлила ход. Гнев Карлоса немного поостыл, и он уже раскаивался в своей грубости; повернувшись к графине, он мягко и почти также ласково, как прежде, упрекал ее в неосторожности… Разве не лучше было написать ему?

— Зачем? — возразила она. — Чтобы вы мне не ответили? Для вас мои письма все равно что докучливые просьбы о подаянии!..

Задыхаясь, графиня откинула мантилью. Карета бесшумно и неторопливо катилась вдоль реки, и громкие, тоскливые вздохи графини тревожили слух Карлоса. Он сидел неподвижно и молчал, испытывая крайнюю неловкость, и время от времени глядел сквозь грязное стекло на темную гладь уснувшей реки и смутные очертания фелюг. Лошади, казалось, засыпали на ходу; а жалобы графини текли нескончаемым потоком, скорбные, язвительные, пропитанные горечью:

— Я просила вас прийти к тете — вы не пришли… Я писала к вам — вы не ответили… Я хотела объясниться с вами начистоту, но вы нигде не появляетесь… И ничего: ни карточки, ни одного слова, ни хоть какого-нибудь знака… Грубое пренебрежение, и только… Я знаю, я не должна была приезжать… Но я не могла, не могла!.. Я хочу знать, что я вам сделала. Что случилось? Что я вам сделала?

Карлос увидел ее глаза, затуманенные слезами, — они тщетно ловили его взгляд. У него не хватало мужества посмотреть ей прямо в лицо, и он пробормотал, претерпевая мучительную пытку:

— Но, дорогая… Все это говорит само за себя, разве тут нужны объяснения?

— Разумеется, нужны! Мне нужно знать, что это — мимолетное охлаждение, вызванное какой-нибудь обидой, или окончательный разрыв?

Карлос заерзал в своем углу, не находя подходящих слов, — ну как объяснить ей, что его чувства к ней иссякли… Он мог лишь уверить ее, что не таит никакой обиды. Их отношения были всегда столь возвышенны, зачем же он стал бы унижать их мелочным недовольством…

— Значит, это окончательный разрыв?