Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

И не только это, но еще и капризы, эгоизм, неуравновешенность ревнивой натуры: не раз за эти короткие недели она из-за пустяков устраивала ему сцены и, утопая в слезах, клялась, что покончит с собой. Правда, ее слезы еще пока усиливали его желание и в такие минуты он сильнее опьянялся атласной кожей ее шеи и плеч. Но его тревожили внезапно набегавшие на ее лицо тени и беспокойный блеск сухих глаз — все эти признаки поздней страсти, которая настигла тридцатитрехлетнюю женщину и сжигает все ее существо… Следует признаться, что эта связь украсила его жизнь, внесла в нее аромат новизны. Но подобная связь не должна быть серьезной, не должна затрагивать души. А если у графини по любому поводу глаза на мокром месте и она то и дело клянется, что покончит с собой, и хочет бежать с ним на край света — тогда прощай! Ибо в этом случае сеньора графиня, и ее вербена, и ее огненные волосы, и ее слезы — все это хуже кандалов!

Дождик перестал, и голубое небо проглядывало среди рассеявшихся туч. Карлос спустился по улице Святого Роха и тут вдруг встретил маркиза, выходившего с пакетом из кондитерской; маркиз был мрачен и прятал лицо в длинное кашне из белого шелка.

— Что такое? Простуда? — спросил Карлос.

— Все на свете, — отвечал маркиз, плетясь за Карлосом с медлительностью умирающего. — Поздно лег. Устал. Стеснение в груди. Кашель. Боль в боку. Ужасно. Вот купил леденцов.

— Ну что ты так раскис, старина! Тебе нужен хороший бифштекс и бутылка бургонского… Разве ты не обедаешь сегодня с нами в «Букетике»?.. Будут Крафт и Дамазо… Давай-ка пройдемся по Розмариновой улице, дождь уже перестал; потом по Атерро, быстрым шагом, и, когда мы доберемся до «Букетика», всю твою хворь как рукой снимет.

Бедный маркиз только пожал плечами. У него были дни, когда он чувствовал недомогание, боли, озноб и ощущал себя, по его собственному выражению, «конченым». Тогда он готовился проститься с жизнью, вспоминал о карах, уготованных грешникам, и его охватывала смертная тоска перед встречей с Вечностью. В такие дни он запирался у себя в спальне с падре капелланом, беседы с коим зачастую кончались партией в шашки.

— Хорошо, — согласился маркиз, предусмотрительно снимая шляпу перед распахнутой дверью церкви Всех мучеников, — но сначала я должен зайти в Клуб. Мне нужно запиской уведомить Мануэлету, что сегодня вечером я занят.

Затем маркиз, по-прежнему рассеянный и унылый, спросил, нет ли новостей об этом развратнике Эге. Этот развратник Эга живет теперь в имении матери в Селорико, где его донимает своими наставлениями падре Серафин и где, как сообщает сам Эга, он полностью отдался великому искусству: сочиняет комедию в пяти актах под названием «Болото», в которой намерен свести счеты с ненавистным ему Лиссабоном.

— Ужасней всего будет, — пробормотал маркиз, еще плотнее кутаясь в кашне, — если я не избавлюсь от моего скверного самочувствия до воскресенья, до начала скачек.

— Как? — удивился Карлос. — Разве скачки состоятся в это воскресенье?

Маркиз, пока они спускались по Шиадо, объяснил ему, что скачки назначены раньше срока по просьбе Клиффорда, знаменитого спортсмена из Кордовы: он должен привезти двух английских лошадей… Разумеется, несколько унизительно зависеть от Клиффорда. Но Клиффорд как-никак джентльмен, и он сам, его породистые лошади и английские жокеи — единственное, что сделает беленские скачки пристойными. Без Клиффорда там будут одни жалкие клячи и выставка дамских шляп…

— Ты не знаком с Клиффордом? Красивый парень! Немного позер, но знаток лошадей первоклассный.

Они вошли в патио Клуба, и маркиз протянул руку Карлосу.

— Чувствуешь, какой у меня пульс?

— Пульс, у тебя отменный. Поди-ка дай отставку Мануэле, а я тебя подожду здесь.

В воскресенье, через пять дней, состоятся скачки… И «она», разумеется, будет там, и он наконец с ней познакомится! За последние три недели Карлос видел «ее» дважды: один раз — когда он разговаривал с Тавейрой у входа в отель «Центральный», «она» вышла на балкон в шляпе, натягивая длинные черные перчатки; второй раз, несколько дней спустя, «она» подъехала в наемной карете к Моурану на Шиадо и ждала, пока лакей относил в лавку какой-то запакованный и перевязанный желтой лентой предмет, по форме похожий на сундучок. Оба раза она заметила его, на миг их глаза встретились; во вторую встречу Карлосу почудилось, что она не спешила их отвести и ее взгляд словно растворился, утонул в его взгляде… Впрочем, ему, вероятно, просто почудилось; все же эти встречи подстегнули его нетерпение, и он вновь решил (хоть это по-прежнему претило ему) прибегнуть к посредничеству Дамазо. Тот, услыхав просьбу Карлоса, явно растерялся и с видом пса, стерегущего свою кость, напомнил Карлосу, что Кастро Гомес ведь так и не завез в «Букетик» свою визитную карточку, как обещал три недели тому назад… Однако Карлос презирал все эти светские условности; Кастро Гомес, несомненно, человек со вкусом и любит спорт, — не каждый день в Лиссабоне появляется мужчина со столь безукоризненно завязанным галстуком; и было бы превосходно, если бы все они — Кастро Гомес, Дамазо и Карлос вместе с Крафтом и маркизом — встречались иногда, чтобы выкурить по сигаре и поговорить о лошадях. Это убедило Дамазо, и он согласился в любой день отправиться с Карлосом в отель «Центральный». Но Карлос не пожелал появиться перед Кастро Гомесом, следуя за Дамазо, со шляпой в руке. Условились дождаться скачек, куда Кастро Гомесы намеревались поехать. «Знакомиться на скачках, возле конюшен, — пошутил Дамазо, — особый шик… Даже, лучше сказать, — навозный шик».

— Дай бог, чтобы в воскресенье не было дождя, — прошептал Карлос, встречая возвращающегося маркиза; тот выглядел еще более мрачным и прятал лицо в кашне.

Они вышли на улицу. Возле дома, неподалеку от Клуба, у самого тротуара, стояла наемная карета с лакеем в белых перчатках. Проходя мимо, Карлос случайно увидел выглянувшее из дверцы прелестное детское личико, которое улыбалось ему, играя ямочками. Это была Роза, Розиклер; продолжая улыбаться, она не сводила с него прекрасных голубых глаз; потом она высунула ручку и помахала ему, прощаясь. В глубине кареты, на фоне черной обивки, Карлос различил профиль «богини» в ореоле вьющихся белокурых волос. Он поспешно снял шляпу, взволнованный до дрожи в коленях. «Она» наклонила голову чуть заметно — и какой-то свет и краска смущения вспыхнули на ее лице. В это мгновенье Карлос ощутил, как от них — матери и девочки — к нему протянулась нежная и теплая волна приязни.

— Черт возьми, это твоя пассия? — спросил Карлоса маркиз, от которого не укрылось замешательство мадам Гомес.

Карлос покраснел.