Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Приятели Годиньо подбежали вплотную к кругу и бросали шляпы в воздух:

— Миньотка! Миньотка!

И вокруг Карлоса те, что ставили на других лошадей, тоже, вытягиваясь на цыпочках возле барьера трибуны и размахивая руками, зычно подбадривали жокея-испанца:

— Давай, Миньотка!.. Давай!.. Держись, парень!.. Браво!.. Миньотка, Миньотка!..

Русская дама, исходя волнением в надежде выиграть общую ставку, хлопала в ладоши. Даже массивная фон Грабен встала, возвышаясь над трибуной и заполняя ее громким шуршанием своего сине-белого муара; граф де Гувариньо стоял рядом с ней, и его сердце патриота преисполнялось радостью: в скачущих жокеях и мелькающих в воздухе шляпах ему виделся расцвет цивилизации.

Внезапно внизу, у подножия трибуны, кто-то из юнцов, окружавших Дарка, завопил:

— Владимир! Владимир!

Неожиданным рывком жеребец нагнал Миньотку, и теперь они бешено неслись, блестя потными шеями и крупами, вровень, голова к голове, с налитыми кровью глазами; жокеи не жалели хлыстов.

Телес да Гама забыл о своем пари и, будучи близко дружен с Дарком, тоже ратовал за Владимира. Русская дама, взобравшись на ступеньку и опершись о плечо Карлоса, бледная, возбужденная, воодушевляла свою надежду слабым голоском и ударами веера. Общее волнение с трибуны передалось толпе: облепившие веревку мужчины кричали и размахивали руками. По другую сторону круга тоже были видны бледные лица и горящие нетерпением глаза. Какие-то дамы, чтобы лучше видеть, взобрались на подножки экипажей. И два господина неслись во весь опор по склону к финишному столбу, придерживая падавшие шляпы.

— Владимир! Владимир! — слышались здесь и там разрозненные выкрики.

Обе лошади приближались, глухо стуча копытами и стремительно взрезая воздух.

— Миньотка! Миньотка!

— Владимир! Владимир!

Ближе, ближе… Но тут жокей-англичанин, скакавший на Владимире, в яростном пылу резко послал жеребца вперед, так что тот едва не выскользнул из-под него, вытянувшись и весь блестя от пота; торжествующе просвистел хлыст, и в последнем рывке Владимир достиг финиша на две головы впереди покрытой пеной Миньотки.

И сразу вокруг Карлоса раздались разочарованные возгласы и пронесся глухой ропот обманутых надежд. Все проиграли, а он выиграл и все заклады общей ставки, и все пари — словом, обыграл всех! Какая удача! Какое везенье! Итальянский атташе, казначей общей ставки, даже изменился в лице, расставаясь с платком, в который было завязано серебро; со всех сторон дамские ручки в светло-серых или бежевых перчатках нехотя протягивали Карлосу проигранные пари; он со смехом подставлял шляпу под сыпавшийся на него серебряный дождь.

— Ah, monsieur, — воскликнула массивная баварская посланница, — mefiez-vous… Vous connaissez le proverbe: heureux au jeu…

— Helas, madame! [90] — Ах, месье, берегитесь… Вы знаете пословицу: кто счастлив в игре… — Увы, мадам! ( фр. ). — согласно отозвался Карлос, протягивая ей шляпу.

И снова кто-то легонько коснулся его руки. Это молчаливый и медлительный секретарь Стейнброкена принес ему свой проигрыш и проигрыш своего начальника — результат пари, заключенного финляндским государством.

— Ну, сколько же вы выиграли? — спросил его Телес да Гама, еще не пришедший в себя от изумления.

Карлос не знал. Его шляпа была полна серебра. Телес стал считать с жадным блеском в глазах.

— Двенадцать фунтов! — ахнул он восхищенно и с уважением поглядел на Карлоса.

Двенадцать фунтов! Сумма выигрыша переходила из уст в уста, вызывая в публике удивление и восторг.

Двенадцать фунтов! Внизу приятели Дарка вновь принялись с криками «ура» бросать в воздух шляпы. Но возбуждение уже сменилось усталостью и скукой. Молодые люди словно бы лишились сил и, зевая, опускались на стулья. Оркестр, тоже без прежнего воодушевления, играл нечто плаксивое из «Нормы».

Карлос со ступенек трибуны рассматривал в бинокль отведенное для экипажей место, надеясь увидеть Дамазо. Публика постепенно разбредалась по склону холма. Дамы занимали места в колясках и сидели там в унылой задумчивости, сложив руки на коленях. Время от времени какой-нибудь скрипучий экипаж срывался с места и делал круг по полю. В одной коляске Карлос заметил двух испанок, приятельниц Эузебиозиньо, Кончу и Лолу — обе держали в руках ярко-красные зонтики. Гуляющие, заложив руки за спину, глазели на шарабан четверкой, принадлежавший Домону, где среди унылых чад и домочадцев кормилица в узорчатом платке давала грудь укутанному в кружева младенцу. Мальчишки пронзительными голосами предлагали холодную воду.

Карлос спустился с трибуны, так и не отыскав Дамазо в бинокль, и тут столкнулся с ним нос к носу: Дамазо спешил к трибуне, румяный, цветущий, в своем роскошном белом рединготе.

— Черт побери, где ты скрывался, старина?

Дамазо схватил его за руку и, поднявшись на цыпочки, сказал Карлосу на ухо, что он был на другой стороне с одной божественной девицей, Жозефиной Салазар… Настоящий шик: одета — загляденье и женщина что надо!

— Ах ты Сарданапал!..

— Женщины — моя страсть… А теперь надо подняться на трибуну… Мне еще сегодня был недосуг поболтать с нашими дамами… Но я просто взбешен, и знаешь чем? Прицепились к моей шляпе — зачем на ней синий креп! Страна дикарей! И пошли шуточки: «Глядите-ка, креста на нем нет!», «И откуда ты взялся такое чучело?». И тому подобное… Канальи! Пришлось креп снять… Но я им покажу… На следующие скачки явлюсь в чем мать родила! Даю слово, в чем мать родила! Эта страна — позор для всей цивилизации. Так ты не идешь со мной? Тогда прощай.

Карлос удержал его.

— Послушай-ка, старина, я хотел тебя спросить… Что же наш визит в Оливаес?.. Ты не появлялся… А ведь мы договорились, что ты пригласишь Кастро Гомесов и сообщишь нам, принимают ли они приглашение… Ты не приехал и не дал знать… А Крафт ждет нас. Так воспитанные люди не поступают.

Дамазо всплеснул руками. Как, Карлос ничего не знает? Там грандиозные новости! Он потому и не вернулся в «Букетик»: Кастро Гомес не мог принять приглашения. Кастро Гомес готовился к отъезду в Бразилию. И в среду он уже отбыл. Все было так скоропалительно… Он, Дамазо, заехал к ним, чтобы пригласить в Оливаес, а сеньор объявил ему, что, мол, крайне благодарен, но, к сожалению, он завтра уезжает в Рио… И уже чемоданы сложены, и снят дом для жены — ей придется прожить здесь без него месяца три, — и билет уже в кармане. Все как-то вдруг за два дня переменилось… Полоумный он, этот Кастро Гомес.

— И он отбыл, — заключил Дамазо, обернувшись, чтобы поздороваться с виконтессой де Алвин и Жоаниньей Вилар, которые спускались с трибуны. — Он отбыл, а она переехала. Я даже позавчера заезжал к ней, но не застал дома… Знаешь, чего я боюсь? Она теперь одна и, опасаясь любопытства соседей, не захочет, по крайней мере поначалу, чтобы я бывал у нее слишком часто… Как ты думаешь?