Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес

— Я вспомнил то место из «Башни дона Рамиреса», где рыцари Труктезиядо, собираясь идти на помощь инфантам, созывают свой ряд. Вот так же, под вечер, гремят барабаны… «В прохладе долины…» Нет! «В долине Кракеде…» Нет, не то! Подождите, у меня ведь память неплохая… А, вот! «И по всем окрестным высотам — глухо на лесистых холмах (тру-ту-ту! тру-ту-ту!), звончей на оголенных косогорах (ра-та-та! ра-та-та!) — забили мавританские барабаны, созывая наемных всадников и пешую рать…» Великолепно!

Из-за спины Тито, который задумчиво чертил тростью на дорожной пыли, Видейринья обратил к Гоувейе длинное лицо и тонко улыбнулся:

— Мне кажется, сеньор председатель, еще прекрасней то место, где Рамиресы преследуют Байона! Там больше поэзии. Когда старик клянется на мече в старой башне, и — сначала чуть слышно, а потом все громче — колокола начинают звонить по усопшим… Великолепно!

Падре Соейро (он примостился на краешке скамьи, опираясь на зонтик, чтобы сеньор Жоан Гоувейя мог расположиться поудобней) согласился с Видейриньей:

— Вы правы! Великолепные пассажи… В этой повести поражает богатство воображения, А сколько правды, сколько знаний!

Тито, который давненько не прикасался к книге и не читал «Башню дона Рамиреса», провел черту подлиннее и пробормотал:

— Молодец наш Гонсало!

Видейринья восторженно улыбался:

— Он очень талантлив… О, сеньор дон Гонсало необычайно талантлив!

— В нем есть порода! — воскликнул Тито и поднял голову. — Вот что спасает его от всех недостатков. Я ему верный друг, но скажу прямо, ему первому: много в нем легкомыслия, много ветрогонства. Но порода — вот что его спасает. Подлинный аристократизм!

— И доброта, сеньор Антонио! — мягко вставил падре Соейро. — Доброта тоже спасает, особенно такая, как у сеньора Гонсало. Встретишь иной раз человека без сучка и задоринки, все у него правильно, все как надо, Катон, да и только, а никому он не нравится, никому он не нужен. Почему? Да потому, что он никому ничего не дал, ничего не простил, никого не приласкал, не послужил ни одному человеку. А другой — непоследователен, беспечен, полон недостатков, во многом виноват, не всегда помнит о долге, даже преступает закон… И что же? Он щедр, добродушен, услужлив, для всех у него найдется доброе слово, ласковый взгляд… Люди любят его. И мне кажется — да простит меня господь, что и бог его больше любит…

Коротенькая рука, воздетая к небу, снова опустилась на костяную ручку зонтика. Падре Соейро покраснел, испугавшись собственного пыла, и осторожно прибавил:

— Конечно, в нашей церковной доктрине этого нет, но многие так чувствуют!..

Тогда Жоан Гоувейя встал с каменной скамьи, сдвинул набок свой цилиндр, расстегнул и застегнул редингот — так делал он всегда, подводя итоги, — и сказал:

— Я много думал о нашем друге Гонсало Мендесе. И знаете, кого он мне напоминает? Знаете, падре?

— Кого?

— Может быть, вы посмеетесь. Но для меня это несомненно. Все черты Гонсало — его простодушие, его мягкость, его доброта, неиссякаемая доброта, о которой говорил падре Соейро… Вспышки энтузиазма, который чуть что развеется дымом, и тут же редкое упорство, если дело коснется идеи… Щедрость, даже безрассудство, постоянные провалы в делах, обостренное чувство чести, почти ребяческая щепетильность. Полет фантазии, доводящий иногда до лжи, и тут же — здравый смысл, практическое чутье. Живость ума, исключительная понятливость… Постоянное ожидание чуда, старого доброго чуда, вроде того, что было под Оурике, которое разом отметет все затруднения… Он тщеславен, он хочет блистать, покорять — и так прост, что готов идти по улице под руку с последним нищим. Он общителен, говорлив — и полон печали. Он до робости не верит в себя, сжимается, отступает и вдруг решится, и перед нами герой, сокрушающий все преграды… И даже знатность его, древность рода, привязанность к старой башне… И этот внезапный порыв, побег в Африку… Все это, все эти черты, и плохие, и хорошие, — знаете, что они мне напоминают?

— Что же?

— Португалию.

Трое друзей пошли дальше, в город. В светлом небе, над святой Марией Кракедской, мерцала одинокая звездочка. Падре Соейро взял зонтик под мышку и побрел к башне по тихой вечерней дороге, повторяя свои молитвы. А молился он о мире для Гонсало, и для всех людей, и тихих полей, и спящих ферм, и для всей милой земли португальской, да будет она благословенна во веки веков!

Эса де Кейрош не только блестящий художник. Он великолепный историк. Углубляясь в прошлое Португалии, он наносит жестокие удары отечественным фальсификаторам истории. Этих торговцев былым величием Португалии Эса де Кейрош метко назвал «увы-патриотами». «Увы-патриоты» подвизались в роли «спасителей» Португалии, отравляя сознание народа призывами к восстановлению Лузитанской империи и легендами о подвигах великих завоевателей, которые якобы осчастливили «дикарей» Африки и Азии благами христианской цивилизации.

«Знатный род Рамирес» — ответ «увы-патриотам». Родословная Рамиресов, которой посвящена первая глава романа, это, в сущности, история португальской фидалгии, сословия высокородных хищников.

Португальское королевство возникло в ту пору, когда мавританский юг Пиренейского полуострова вступил в полосу упадка и когда шла лютая грызня между христианскими соседями и могущественными соперниками Португалии — Леоном, Кастилией и Арагоном. Благодаря стечению этих благоприятных обстоятельств португальские феодалы отвоевали у мавров юго-западный угол Пиренейского полуострова. В XV веке юное королевство шагнуло за синее море, оно захватило опорные базы в Мавритании, прибрало к рукам только что открытые Азорские острова и острова Мадейру и Порто-Санто и проложило путь в Сенегал и Гвинею. В самом конце XV века Васко да Гама прошел из Лиссабона в гавани Малабара, а в начале XVI столетия родилась на свет великая португальская империя. Метрополии — маленькой стране с восьмисоттысячным населением — приданы были владения, в которых никогда не заходило солнце. Хозяевами этой империи были португальские магнаты и португальские купцы. Создавали ее португальские фидалго, алчные и воинственные рыцари, которые в погоне за легкой наживой бороздили все океаны и моря. Именно эти палладины чистогана прорубились к сокровищам Индии и к молуккским пряностям, сметая со своего пути всех конкурентов и соперников. Фидалго либо погибали, либо возвращались на родину без гроша в кармане; короли, герцоги, графы, епископы и лиссабонские толстосумы воздвигали грандиозные дворцы и соборы, добыча, захваченная в страде феерических грабежей стекалась в гавани Португалии.