Огюст де Лиль-Адан - Рассказы из книги "Новые жестокие рассказы"

В первый раз, когда они после этого встретились в Булонском лесу, Фелисьенна проявила такую холодность… От нее повеяло Северным полюсом.

Обе они сидели одни, без сопровождающих в колясках, ехавших параллельно по аллее Акаций. Фелисьенна в упор поглядела, не здороваясь, на свою бывшую подругу, которая — странное дело! — улыбалась ей с прежним пленительным дружелюбием. Растерянная от поведения Фелисьенны, Жоржетта подняла на нее свои прекрасные прозрачно-голубые глаза с таким искренним изумлением, что Фелисьенна была просто поражена!

Но как же объясняться при посторонних людях? Пришлось сдержаться. Коляски разъехались в разные стороны. Тем и кончилось.

Приходилось им время от времени встречаться и на различных ужинах. Разумеется, в этих случаях Фелисьенна менее чем когда-либо проявляла свою враждебность. И все-таки Жоржетта, привыкшая разбираться в интонациях своей подруги, не узнавала ее в этой ледяной отчужденности: «Что с тобой такое, Фелисьенна?» — «Со мной? Ничего, я такая же, как всегда». И, подчиняясь приличиям, Жоржетта не могла настаивать, чтобы не превращать ужин в выяснение отношений. А жизнь-то летит так быстро, все кругом так беззаботно и безотчетно, так много всяких развлечений, и не случается побыть наедине, так что каждая из них больше четырех месяцев вынуждена была у себя дома, в одиночестве, со вздохами, а порой и со скупыми слезами осознавать это даже для их чувствительных сердец не совсем понятное горе от внезапного охлаждения былой дружбы, горе, в котором у них не было настоящей потребности разобраться. Да и куда бы завело их подобное объяснение?

И все-таки они объяснились! Это случилось после вечера, проведенного в цирке. Они случайно оказались одни в отдельном кабинете ночного кабачка в молчаливом ожидании своих кавалеров, которые вот-вот должны были подойти.

— Послушай, — вскричала вдруг Жоржетта, вся в слезах, — скажешь ты мне наконец, чего ты на меня взъелась? Почему ты меня так огорчаешь? Я ведь понимаю, что и тебе самой это нелегко.

— О, можешь оставить себе твоего Ангеррана, то есть я хочу сказать, твоего господина де Тэтвида, — сухо ответила Фелисьенна. — Мне он, по правде говоря, не так уж и нужен. Только ты могла бы сделать выбор получше или предупредить меня, что он тебе по вкусу. Я бы уступила.

Нельзя же отбивать у близкой подруги ее друга сердца!.. Я, по-моему, не пыталась отнять у тебя твоего Мельхиора.

— Я? — возмутилась Жоржетта, устремив на нее взгляд испуганной газели. — Я его у тебя отбила, и из-за этого…

— Не отрицай, — презрительно процедила Фелисьенна, — я ведь знаю. Я твердо уверена насчет четырех ночей, которые он у тебя провел.

— Можешь даже сказать про шесть ночей! — с улыбкой произнесла Жоржетта. — Всего шесть-то и было!

— Вот как?.. И ради этого ничтожного каприза ты поставила крест на нашей дружбе… С чем тебя и поздравляю!

— Ради каприза? Я? Покусилась на твоего друга? — стенала Жоржетта, устремив очи горе. — И ты могла счесть меня способной на такую гнусность после более чем пятнадцати летней дружбы?.. Да ты просто рехнулась! Или у тебя характер совсем испортился!

— Тогда что же, в конце концов, означает твое поведение? Смеешься ты надо мной, что ли?

— Мое поведение? Да оно проще простого! И, по-моему, ты просто делаешь вид, что тебе непонятно.

— Отлично, сударыня! — промолвила Фелисьенна, поднимаясь с видом оскорбленного достоинства. — Я не люблю, чтоб надо мной издевались, и потому удаляюсь.

— Но, — наивно пролепетала Жоржетта с полными слез глазами, — но… ОН ЖЕ МНЕ заплатил!

При этих ее словах Фелисьенна вздрогнула и обернулась к Жоржетте. Ее бархатистые щеки словно заблестели от внезапной радости.

— Ах, вот что! — вскричала она. — Как, Жоржетта? И ты мне даже не написала об этом тотчас же!

— Ну, знаешь! Разве я могла бы подумать, что ты не догадаешься? Что ты меня заподозришь? Я и понятия не имела, почему от тебя веет таким холодом! Сейчас же проси у меня прощения за то, что посмела думать, что я тебя предала, у, гадкая… дурища! И поцелуй свою Жоржетту.

Она была в объятиях подруги, которая теперь глядела на нее с нежностью. Обе они снова обменялись тем былым взглядом самоуважения, который вызывал у них воспоминание о заведении Дезагремен.

Фелисьенна гордилась теперь своей снова достойной ее подругой.

Немного смущенные разъединившим их на время недоразумением, они без ненужных слов пожимали друг другу руки.

Тут же в ожидании кавалеров Фелисьенна потребовала, чтобы ей принесли открытку, и написала г-ну Тэтвиду приглашение вернуться к ней, обвиняя себя в том, что поверила наветам злых языков. У того, сперва занявшего позицию обиженного, достало хорошего вкуса ни минуты больше не винить свою дорогую Фелисьенну, каковая на другой день около двух часов у себя дома не преминула, впрочем, пожурить его за дурное поведение:

— Ах, милостивый государь, — сказала она, надувши губки и грозя ему пальцем, — оказывается, это правда, что вы сорите деньгами на всяких девок?

Это было в давние времена. Как-то вечером под своды Сарагооского официала в сопровождении фра редемптора (заплечных дел мастера) и предшествуемый двумя сыщиками инквизиции с фонарями преподобный Педро Арбузе де Эспила, шестой приор доминиканцев Сеговии, третий Великий инквизитор Испании, спустился к самой отдаленной камере. Заскрипела задвижка тяжелой двери: все вошли в зловонное inpace [букв.: могила (лат.)] где слабый свет, проникавший через окошечко под потолком, давал возможность различить между вделанными в стену железными кольцами почерневшие от крови деревянные козлы, жаровню, кружку. На подстилке из навоза в цепях и с ошейником сидел там человек уже неразличимого возраста с исступленным выражением лица и в лохмотьях. Этот узник был некто иной, как рабби Асер Абарбанель, арагонский еврей, обвиненный в ростовщичестве и беспощадном пренебрежении к беднякам, которого уже больше года ежедневно подвергали пыткам. И тем не менее, поскольку "ослепление его было столь же стойким, как и его шкура", он упорно отказывался отречься от своей веры. Гордый своими Древними предками, и тем, что род его по прямой линии продолжается уже не одну тысячу лет, ибо все достойные своего имени евреи ревниво блюдут чистоту своей крови, он, согласно Талмуду, происходил от Отониила и Ипсибои, супруги этого последнего судьи Израиля, это обстоятельство тоже поддерживало его мужество во время самых жестоких и длительных пыток.

И вот с глазами, полными слез, при мысли, что эта столь твердая душа отказывается от вечного спасения, преподобный Педро Арбузе де Эспила, приблизившись к дрожащему раввину, произнес следующие слова: