Джон Пристли - Улица Ангела

— Ах, да не дури ты, Эди! — воскликнул мистер Смит, не выносивший таких нелепых выкриков. Он все еще после стольких лет брака наивно воображал, что жена в таких случаях неудачно пытается в чем-то убедить его, — он не понимал, что она просто отводит душу.

— «Не дури»! — с возмущением передразнила она его, подходя ближе. — Надо бы спросить у людей, кто из нас двоих дурит… Они бы тебе сразу сказали! И по-моему, глупость лучше, чем мелочность. Да, мелочность и скупость. Смотри, Герберт Смит, от твоей скупости скоро и тебе самому житья не станет! Скаредничает и дрожит над каждым пенни так, как будто он не знает, откуда возьмется другой! И чем больше ты зарабатываешь, тем хуже становишься. Твоя скупость превращается в болезнь. Честное слово, тебе бы следовало побывать мужем других женщин, они бы тебе показали, что значит мотовство!

— Нет, не показали бы, — отрезал мистер Смит сердито, — потому что я не потерпел бы этого ни одной минуты. Я бы живо положил конец всяким таким штукам. А что касается скупости, так ты не хуже меня знаешь, Эди, что я не скряга и никогда им не был. И ты и дети всегда имели все необходимое. Но кому-нибудь в семье надо же быть благоразумным! Мы не богачи. Когда мне дали прибавку, я рассчитывал, что мы начнем наконец делать сбережения. Послушать тебя, так можно подумать, что я получаю не лишний фунт в неделю, а все запасы Английского банка. Имей же хоть каплю разума, Эди! Если мы начнем тратить весь мой заработок до последнего пенни и влезем в долги, что будет с нами, когда случится беда? Скажи сама…

— Да что может с нами случиться? Господи помилуй, ну и разговор! Ты настоящий старый Иона, честное слово! Типун тебе на язык, папа! Нет, если тебя послушать, так можно подумать, что нам не сегодня-завтра придется распродавать все имущество. Ты не можешь ни одной минуты радоваться, вечно ты только и думаешь о том, что с тобой может случиться через год или вообще когда-нибудь. Мы живем только раз, и умирать придется тоже только раз, так, ради Бога, давай пользоваться жизнью, пока есть возможность. Вот как я рассуждаю.

— Но если у нас этой возможности нет? Я не раз слыхал такие речи, я знаю, к чему они приводят. Я не хуже других умею наслаждаться жизнью, но разумно, понимаешь? Для этого мне вовсе не нужно проматывать все, что я имею, и еще приглашать разных Фредов Митти, чтобы они помогли мне в этом.

— Ага, я так и знала, что ты сюда приплетешь и его! Я и то уже удивлялась, что ты так давно меня не попрекал Фредом. Вот это как раз в твоем духе! С первого дня, как Фред побывал у нас, ты его возненавидел и, конечно, валишь все на него. Что ж, продолжай, не стесняйся! Как это ты еще не сказал, что я отдаю Фреду все деньги, которые получаю от тебя на хозяйство? Продолжай, договаривай все до конца!

— Скажу только вот что… — Мистер Смит говорил все с большей запальчивостью. — Этот счет от Сорли, из-за которого все вышло, не вырос бы так и был бы давно оплачен, если бы тебе не взбрело в голову пригласить на Рождестве два раза Митти с женой и со всеми их обжорливыми приятелями. Мне вообще не нравится, что они к нам таскаются. Большинство мужей не стало бы терпеть их ни минуты у себя в доме, если бы они им были так противны, как мне, — ведь я всегда ухожу из дому, чтобы с ними не встречаться. А еще во сто раз хуже то, что ты влезаешь в долги, чтобы они на мои деньги могли напиваться и обжираться. Хорошего тут мало, ты сама отлично знаешь.

— Вот как? Ну ладно, в будущее Рождество я скажу Фреду и всем знакомым, чтобы они к нам не приходили, и мы все пойдем в работный дом, тогда ты будешь доволен? Если бы твоя скупость не мешала тебе жить, ты бы не придавал никакого значения таким пустякам. Подумаешь, счет на три фунта пятнадцать шиллингов! А ты поднимаешь шум, как будто я задолжала Сорли фунтов пятьдесят!

— Во всяком случае, это на три фунта пятнадцать шиллингов больше, чем ты можешь заплатить, — отрезал ее супруг.

— Кто это тебе сказал? Я ведь пока не просила тебя платить. Оставь свои деньги при себе, я сама уплачу по этому счету. Сорли подождет, наплевать!

— А мне не наплевать. Ты знаешь, что у меня правило — платить за все наличными и не делать долгов. Придется заплатить Сорли, а все оттого, что ты вздумала открыть у меня в доме бесплатный буфет для Митти и его почтенной компании. Вот до чего дошло!

— Так, так, начинай сначала! Потолкуй тут сам с собой часок-другой, посмотрим, как тебе это понравится, а я ухожу. И если хочешь знать, скажу тебе куда. Я иду, — она медленно отчеканивала слова, — к Фреду Митти.

Мистер Смит был взбешен, но он понимал, что не может помешать жене уйти. Чтобы взглянуть на нее, ему пришлось повернуться всем телом в кресле, так как она отступила к дверям.

— Смотри только, вернись домой трезвой, — предостерег он ее.

— Что такое?!

Но он не стал повторять своих слов. Он уже жалел, что произнес их. В ту же секунду, как они вырвались у него, он рад был бы взять их назад. А миссис Смит, несмотря на свой вопрос, отлично расслышала эти слова. Она смотрела на мужа в упор, щеки ее немного побледнели, углы рта как-то странно опустились. Сейчас она была совсем не такая, как во время их шумных пререканий: она действительно была больно задета. А мистер Смит твердил себе, что он зашел слишком далеко, на много миль дальше, чем следовало.

— Та-ак, — сказала она тихо. — Никогда еще за все двадцать лет я не слыхала от тебя ничего более гнусного. Ты хоть раз видел, чтобы я пришла домой нетрезвой?

— Нет, нет, — пролепетал мистер Смит. — Извини… это я так, пошутил немножко. — Он не смел смотреть ей в глаза.

— Пошутил! Хотела бы я, чтобы это была шутка! Но ты не шутил, Герберт Смит, ты говорил серьезно. Ты хотел сказать мне самую большую гадость, какую мог придумать. Есть только одна вещь хуже этого, — что же, ты бы уж заодно сказал и ее своей жене!

— Я ведь извинился. — Он встал и смотрел на нее, бормоча, что хватил через край, что очень сожалеет…

— Да, и я тоже сожалею, — промолвила она с горечью. — Не знала я, что ты способен подумать обо мне такую гадость. Знаю, знаю, это вырвалось у тебя нечаянно, и теперь ты жалеешь. Но у тебя и мысли такой не должно было быть, тогда нечему было бы вырываться. Вот что мне обидно.

— В конце концов ты же назвала меня сегодня раз десять и скрягой и крохобором, — неуверенно напомнил он ей.

— Ну, это другое дело, ты сам отлично понимаешь.

— Нет. Но если ты так думаешь, то прости меня, Эди, — вот все, что я могу сказать.

Раньше, чем он успел договорить, она вышла, демонстративно хлопнув дверью. Через несколько секунд ее уже не было в доме.

Мистер Смит, глубоко расстроенный, вернулся в свое кресло у камина. Больше всего на свете он не любил ссориться с женой, а сегодняшняя их ссора была, по всей видимости, очень серьезной. Он понимал, что эту обиду не так-то легко загладить. Если бы его жена никогда не брала в рот хмельного, она не придала бы его замечанию никакого значения. Но Эди любила выпить рюмку-другую, особенно в компании, и сама хорошо знала за собой эту слабость. Если бы мистер Смит думал целые месяцы, он не мог бы придумать ничего обиднее для нее, чем эти слова. Он все еще раскаивался в них, но где-то в уголке души таилась невольная гордость, что стрела так метко попала в цель.