Анна Бригадере - Бог, природа, труд

— Ладно, ладно, — отозвалась Аннеле, — а докуда пускать можно?

— Этого и я не знаю! Далеко ль пускать можно? — переспросила она отца, который, сняв рубаху, отесывал толстое бревно возле нового хлева. Блестящий топор сверкал на солнце. Отец выпрямился и показал рукой:

— На полдень пускай до широкой канавы — сама увидишь, на полночь — до такой же канавы, на восход — не дальше дороги, на закат — до редкого соснячка и кустарника, которые к большому лесу подступают. Вот твои границы. Между кустарником и лесом луг, туда скотина рваться будет, но ты смотри в оба, это чужой надел.

— А лес?

— И лес тоже. Туда, гляди, ни шагу.

— Ладно, — произносит Аннеле, а сама с места не двигается. Топор весело взлетает вверх, падает вниз, сверкает на солнце, чернеет в тени. Смолистые щепки отскакивают от бревна. Блестящие капли пота катятся по отцовскому лбу. Мог бы глянуть еще разок, сказать что-нибудь, но нет, больше не смотрит.

— Ты что ж на ходу дремлешь? Гляди, коровы где!

— Да, да, иду, иду!

Большими прыжками нагоняет Аннеле свое стадо. Вот и большая канава, про которую говорил отец. Глубокая, широкая, недавно выкопанная. Кто ж ее копал? Выходит, тут и другие живут?

Нет, следов людей не видно. По ту сторону канавы торчат кустики, везде кочки, ржавая болотная вода. За пограничной дорогой начинаются поля Дакшей. Какой-то мальчик пасет там овец. Чуть поодаль виднеются и сами Дакши — дома за купой деревьев выглядят зажиточно. Вчера мимо них проезжали.

Пастушок подошел к самой дороге. На другой ее обочине — Аннеле. Стоят оба молча, таращатся друг на друга. Мальчик постарше Аннеле, с белыми льняными волосами. Когда они вдоволь насмотрелись друг на друга, мальчишка вытащил из кармана дудочку и принялся играть. Но ничего стоящего из этого не вышло. У Аннеле дудочки не было, и ей ничего другого не оставалось, как смотреть.

Но вот с дудочкой было покончено. Мальчишка вытащил из кармана нож и давай играть с ним: бросал под углом, швырял в воздух, ловил за лезвие. Потом стал показывать, как играть в камушки. Подкидывал по два, по три разом и ловил, да так быстро, что и глазом не успеешь моргнуть. После каждого своего номера он вызывающе смотрел на Аннеле, словно бы спрашивая: «Ну, как? А ты что можешь?»

Все бы это было ничего. Но почему мальчик молчит? Он, что, немой, что ли? Ей и в голову не приходило, что ведь и она молчит. Вдруг он выпалил бранное слово, подхватил лежащий на земле кнут с узелками на конце, взмахнул им устрашающе и хлестнул по ногам большую белую Аннелину овцу, которая перешла через дорогу, несомненно, с дружескими целями, договорившись об этом с дакшскими овцами.

— Эй, глаза где? Я тебе покажу лезть в чужой надел! — И над дорогой еще раз просвистел его длинный хлыст.

Белая овца с громким блеяньем врезалась в свое стадо, и все они, вспугнутые, понеслись по новине.

Аннеле даже в жар бросило. Ах вот он какой, этот мальчишка! Нет уж, с таким играть она не станет!

Странный крик раздался в воздухе. Большие тени пронеслись над головой. Огромные птицы с серыми шелковистыми крыльями опустились в болотистый кустарник за канавой.

Что это за птицы? Стоило подойти к ним поближе, устрашающий клич летел ей навстречу: не подходи!

Стая поднялась в воздух и опустилась чуть дальше.

Все утро, едва не до полудня, девочка пыталась подкрасться к птицам. Куда там! Та, которая сторожила и отпугивала, была бдительней. И каждый раз это была одна и та же птица. Пока остальные старательно щелкали своими длинными клювами в ржавой жиже, она стояла, вытянув голову и зорко наблюдала за непрошенной гостьей. И так, и эдак пыталась девочка подобраться к птицам, но безуспешно. Такого сторожа было не обмануть. Настоящий капрал.

Подошла мать, принесла обед.

— Мама, мама, какие большие птицы!

— Где твоя накидка? — вместо ответа спросила мать. Аннеле схватилась за шею — накидки не было. Повернулась туда, повернулась сюда: нигде не видно.

— Так и знала, что она больше новь будет греть, чем тебя, — промолвила мать, улыбаясь. И протянула теплую глиняную миску: — На, поешь!

— Да, мам, такие большие-большие серые птицы!

— Это журавли. Болотные птицы. Вся новина — настоящее птичье царство.

— Журавли? Они к себе и близко не подпускают!

— Так и есть. Журавли умные, чуткие птицы. Сторожей выставляют. И стоят те сторожа что солдаты в карауле. К ним лучше и не приближайся.

— Даже если им ничего плохого не делают?

— Это у них спросить надо, кто делает, а кто нет. У птиц своя мудрость, свое понятие.

— И я знать хочу, что они знают!

— Тогда тебе придется сделать так, как дурачок Микелис сделал, — чтоб стояли они и тебя дожидались.

— А как он сделал?

— Насыпал воробьям соли на хвост и давай ловить. Может, и с журавлями эдак можно?

Если уж мать так говорит, то и Аннеле может. Она лукаво прищурилась и спросила:

— Так то, наверно, был наш Микелис Гелзис?

Вместо ответа мать хлопнула Аннеле по губам. Не больно, но должно означать:

«Как смеешь так говорить о взрослых?»

Под вечер с пригорка, что возле Дакшей, спускается большое стадо овец, следом две погонщицы. Овцы эти не из Дакшей — они пересекают дорогу, что служит границей, и бегут в глубь пустоши. Одна погонщица забегает вперед, сдерживает стадо, другая направляется к Новому дому. Вскоре она выходит вместе с матерью и уже втроем они заворачивают овец, и гонят их прямо к лесу, туда, где Аннеле пасет свое стадо.

Ага! Это овцы из Лаукмалей, которых пригнали на кормовище. Те самые, о которых отец говорил еще в Авотах.

Овцы запрудили все пространство вокруг, обтекали ее, как вода. Маленькие рты, большие рты мекают, бекают, блеют. Бусинка и Пятена мычат, не переставая, словно бы спрашивая: «Что же это такое значит? Это кто еще такие?» Аннелины овцы сбились в кучу и боязливо шарахнулись в сторону. Рослая девушка с бледным лицом подошла к Аннеле.

— Здравствуй, пастушенька! Вишь, кого мы тебе пригнали. Хозяйка Лаукмалей привет и гостинец тебе посылает, а еще велела сказать: коли хорошо пасти будешь, осенью туфли получишь.

— Слышишь! — подбадривает мать.

Но Аннеле словно бы не видит, не слышит ничего. Даже пальцем не шевельнула, не взяла гостинец от Лаукмалихи. Тогда гостья засунула его девочке за пазуху.

Так вот она какая, жизнь! Сказали, что пригонят овец из Лаукмалей, и пригнали. И никуда от них не денешься!

Вот о чем она думала.

Часто слышала Аннеле, как мать говорила: «Плохо ли, хорошо, но в бедности мы никогда не жили, кусок хлеба всегда был, да и другим в трудный час могли пособить. Чего ж больше и хотеть от жизни?»