Анна Бригадере - Бог, природа, труд

В дверь стучат.

Гости? Мать в церкви. Лизиня у Гузе. Кто бы это мог быть?

Только бы не Конрад!

Еще раз раздался стук.

— Войдите!

Так и есть, Конрад. Стоит в дверях.

— Набенд! [4] Добрый вечер! (искаж. нем.)

Ну и кикимора со своим «набенд»!

Что делать? Пригласить пройти?

Но гость не из тех, кто ждет особого приглашения. Входит уверенно, протягивает руку. Обдает резким запахом.

— Откуда у вас такое мыло?

— От лучшего поставщика. Пожалуйста! — И он сует свою руку Аннеле прямо под нос.

Она отпрянула. Этого еще не хватало!

Конрад бросил на стол три книжки в тонкой обложке.

— Вот вам!

Держится уверенно, словно они заранее договорились о встрече.

Надо хоть предложить присесть! Гость все-таки!

— Пожалуйста, присаживайтесь! — Аннеле указала на стул.

— Это можно, — принимает приглашение Конрад. Садится, вытягивает ноги, опирается локтем о стол, подкидывает в руке принесенные книги:

— Как, нравится? Таких я могу сколько влезет принести. Мне это ничего не стоит!

Аннеле листает: «Роза с Сосновой горы», «Военачальник Ефстахий». Все это она уже читала. Спасибо!

— Если эти читали, я подыщу другие. Мне ничего не стоит!

— Нет, нет, не трудитесь, я обойдусь!

— Что значит обойдетесь, если я могу достать? Мне это даром все достается.

Аннеле отвечает коротко и резко:

— Мне сейчас не до чтения. — Пусть уймется, наконец!

— Я их вам оставлю. Раз читать некогда, пусть себе лежат. Есть ведь они не просят. Да и платить за них вам не придется.

Снова то же самое. И чего разглагольствует? Уходить, что ли, вовсе не собирается?

Не собирается. Сидит как сидел. О книгах все было переговорено, других тем для разговора не находилось. Чтобы заполнить время, Аннеле то в одной комнате что-то поделает, то в другой.

Гостю явно стало скучно. Он встал, приставил к столу второй стул.

— Присядьте. Поговорим, время скоротаем.

Словно бы он здесь хозяин!

Но о чем-то говорить надо. Ведь пришел он с добрыми намерениями.

— Вы тоже из деревни? — спросила Аннеле, обрадовавшись, что нашла тему для разговора.

— Ну, не-е-т! Что мне там делать? Это для мужиков!

Что на это ответишь? Как незваный гость он пришел, как незваный гость и говорил. Пусть наконец уходит!

Она встала.

— Темно становится. Надо лампу зажечь.

— Как сговоримся. Можно зажечь, а можно и не зажигать.

Но с места не двигается.

Его-то кто спрашивает! Аннеле уже еле-еле сдерживает гнев. Скажет еще: мне это ничего не стоит!

На то, чтобы зажечь лампу, уходит много времени. Зато разговаривать не нужно. Колпак надо вытереть, стекло вычистить. Все сделать как следует. Чиркает спичка, и с противоположных сторон к огоньку склоняются два носа. Получается так смешно, что Аннеле не может удержаться.

Гость посчитал это хорошим для себя предзнаменованием, и только девочка хотела отодвинуться, как почувствовала, что словно привязана к столу! Медвежья лапа придавила ее пальцы.

— Еще чего! Отпустите сейчас же!

— Давай на пальцах потягаемся!

То ли у Конрада это случайно выскочило, то ли он хотел сказать что-нибудь остроумное, чтобы еще посмеяться, кто его знает. Да и она чуть не рассмеялась — и рассмеялась бы, если бы не была так разгневана. Но мальчишке же не покажешь этого. И она, сверкнув глазами, исчезла в другой комнате.

За ней опрокинулся стул, в проеме двери показался локоть, и вот Конрад уже рядом с ней.

Чужие руки обхватили ее за талию, за плечи, за шею. Напомаженный пробор коснулся щеки.

Аннеле онемела от душившей ее ярости — как смел этот мальчишка коснуться ее, как осмелился! Подброшенная неведомой, дотоле не испытанной силой, она заклокотала, как вулкан, вырвалась, била, толкала, локти ее превратились в острые клыки, кулаки опускались, словно молоты, и готовы были раздавить этого мальчишку.

Тот отскочил испуганно, стоял и смотрел на дрожащую от гнева девочку.

— Уходите! Вон!

Конрад неловко улыбнулся.

— Ну, ну, ну! Я ж пошутил!

И смелее, сунув руки в карманы:

— Подумаешь, важная какая! Недотрога!

— Уходите! И забирайте свои книги! Не нужно мне!

— Возьму, возьму! Не оставлять же!

Аннеле стоит, лоб нахмурен. Конрад проходит мимо. Двери за собой не закрывает. Она захлопывает их, чуть не придавив ему ноги.

И вот бегает он по своей комнатушке, словно зверь по клетке. Аннеле затаилась. Уж она-то покажет этому мальчишке, что и ей хочется проломить стену от злости и смятения.

Что это было такое странное? Какой ураган налетел? И какая сила ее уберегла? Сказать матери, сестре? Нет! Не поймут. Мать выслушает, скажет: чего и ждать от городского! Кто его учил хорошему?

А кто должен учить? Сам должен учиться!

Гнев и гордость пришли ей на помощь. Они сказали ей, что надо делать. Она еще и сейчас ощущала их в кончиках пальцев. Да, с ними ей никто не страшен.

Что ей Конрад! С ним-то она справится!

Вернулась Лизиня, принесла добрую весточку:

— Через две недели переберемся на новую квартиру.

— На какой улице?

— На Зеленой улице.

«Зеленая улица», — откликнулась Аннеле, словно вручили ей подарок. Прекрасной, полной надежд казалась ей Зеленая улица.

Словно партнеры в хороводе, менялись лето и осень. Школьники с хуторов солнечной Земгале снова запрудили елгавские улицы. Еще острее щемило сердце от слова, которым был отмечен каждый день Аннеле: отречение. Она о школе больше не говорила — все равно напрасно. Путь, который избрала она по собственному разумению в надежде познать жизнь, оказался ложным, для нее неприемлемым. Надо было все силы сосредоточить на работе, которую подсунула ей судьба: может быть, удастся все-таки освоить ее как следует.

Ранним утром приехал Мелнземис со своим старшим сыном Кристапом. Лошадь они оставили на постоялом дворе, каждый тащил на себе объемистый мешок. В одном была постель и одежда Кристапа, в другом съестные припасы. Для Зеленой улицы это явилось полной неожиданностью — Кристапа не ждали. Мелнземис сам решил: договорятся с хозяйкой, когда приедут, вместе все и обсудят. Они знали, что места у родни хватает, и Кристап сумеет пожить у них годик, пока в школу будет ходить, чтобы как следует считать научиться да по-немецки говорить — ни то, ни другое не очень-то ему дается. Дольше ходить в школу расчета нет — так и так хозяином будет. Продукты Кристапу возить станут. Будут себе варить, и его долю пусть закладывают, не придется лишний раз огонь разводить. Место для кровати да стола для него тоже найдется — ведь не откажут? А когда рожь обмолотят, и копейку сможет подбросить, пообещал Мелнземис.

В комнате, где спала мать, возле окна поставили для Кристапа стол, а за платяным шкафом топчан и покрыли его клетчатым одеялом. В первый день он вырядился — надел черный галстук, крахмальный воротничок, твердый, как дерево, и желтый, как трутовик, — видно, года два пролежал в сундуке у матери. А вечером сорвал этот хлам с натертой докрасна шеи. Завтра ни за что этот хомут не напялит, да и другие ребята пришли в школу, одетые по сельской моде — повязали пестрые платки. Ведь не в гимназию он ходит.