Жорис-Карл Гюисманс - Без дна

— Вы проповедуете избранность по нечестию, так сказать аристократизм порока, — весело воскликнул Шантелув. — Но пойду окунусь в свои жития святых — там атмосфера более благотворная, более свежая. А вы пока развлеките мою жену своими остроумными рассуждениями о сатанизме.

Он произнес это без подковырки, так добродушно, как только мог, и все же в его словах сквозила насмешка.

От Дюрталя это не ускользнуло.

«Должно быть, уже поздно», — подумал он, когда дверь за Шантелувом закрылась.

Он посмотрел на часы — скоро одиннадцать, — встал, чтобы откланяться, и еле слышно прошептал:

— Когда я вас увижу?

— Завтра в девять вечера у вас.

Он посмотрел на нее просительным взглядом. Гиацинта поняла, но решила его немного подразнить. Она по-матерински поцеловала Дюрталя в лоб и вновь поглядела ему в глаза.

В них по-прежнему читалась мольба, и Гиацинта в ответ прикрыла их долгим поцелуем, потом ее губы скользнули ниже, впитывая болезненное возбуждение его уст.

Затем она позвонила и велела горничной посветить Дюрталю на лестнице. Он сошел вниз, довольный тем, что Гиацинта решилась наконец уступить его желанию.

Как и третьего дня вечером, Дюрталь вновь принялся прибираться в своем жилище, устраивать художественный беспорядок, подсовывать подушку под кресло, умышленно сдвинутое с места. Потом он подбросил в камин дров, чтобы согрелись комнаты.

Однако прежнего нетерпения уже не было. Дюрталя успокаивало молчаливое обещание госпожи Шантелув, что она не даст ему в этот вечер зря изнывать от страсти. Теперь, когда с неопределенностью было покончено, его отпустила та острая, почти болезненная дрожь, какую вызывало лихорадочное ожидание. Он машинально ворошил угли в камине. Образ Гиацинты, теперь, правда, неподвижный и безмолвный, все же не оставлял Дюрталя. Ну а когда в его растревоженном мозгу вновь закопошились мысли, он забеспокоился, как бы ему в решающий момент не ударить лицом в грязь. Впрочем, проблема эта, так занимавшая Дюрталя позавчера, смущала его уже не так сильно. Он теперь предпочитал не ломать над ней голову, а положиться на случай. «Бессмысленно, — думал он, — заранее строить планы, когда самая хитроумная тактика почти всегда дает сбой».

Потом он обругал себя за вялость и принялся расхаживать из угла в угол, чтобы стряхнуть оцепенение, которое объяснял жаром от натопленного камина. Неужели ожидание притупило, охладило его чувства? Нет, он по-прежнему мечтает о той минуте, когда овладеет этой женщиной. Похоже, отсутствие пылкости объяснялось неизбежной озабоченностью перед первой близостью. По-настоящему чудесно станет потом, когда с комической стороной любви будет покончено и телесное узнавание останется позади. Вот тогда можно будет взять Гиацинту, не беспокоясь о результате, не заботясь о том, как держаться, что делать. Скорей бы этот момент уже наступил!

Кот на столе вдруг насторожился, метнул взгляд своих черных глаз в сторону двери и побежал прятаться. Зазвенел звонок. Дюрталь пошел открывать.

Ему понравилось, как Гиацинта была одета. Она сняла меха и оказалась в темно-синем, почти черном платье из толстой мягкой материи. Скроенное по фигуре, оно обтягивало руки, подчеркивало талию и линию бедер, выгодно обрисовываю пышную грудь.

— Вы очаровательны, — воскликнул Дюрталь, страстно целуя ее запястья; он с удовольствием отметил, как учащенно забился ее пульс.

Гиацинта, очень оживленная, ничего не сказала, но легкая бледность выдала ее состояние. Дюрталь сел напротив нее. Она глядела на него своим таинственным, словно спросонья взглядом. Страсть заговорила в нем с новой силой. Он уже не помнил своих сомнений, давешних своих страхов и в волнении погружался в прохладу ее зрачков, вглядывался в смутную страдальческую улыбку.

Их пальцы сплелись, и Дюрталь в первый раз тихо назвал ее по имени — Гиацинта.

Ее грудь порывисто вздымалась, пальцы свободной руки лихорадочно теребили подол.

— Прошу вас, откажемся от этой затеи, — взмолилась Гиацинта. — Прекрасно только желание. О, мне все теперь понятно, мысли об этом преследовали меня всю дорогу. Я оставила мужа таким печальным. Вы не представляете, как мне тяжело. Я пошла сегодня в церковь и, увидев своего духовника, испугалась и отошла в тень…

Дюрталю эти жалобы были не в новинку. «Говори что хочешь, — подумал он, — но сегодня ты будешь моей». Вслух же он что-то мычал в ответ, продолжая покрывать ее руку поцелуями.

Наконец Дюрталь поднялся, думая, что она последует его примеру, да хоть и останется сидеть, это уже ничего не изменит.

— Ваши губы! Как вчера! — пробормотал он, приближаясь к ней.

Гиацинта, встав, подалась вперед. Они замерли, обнявшись, но, когда его руки, осмелев, стали исследовать ее тело, Гиацинта отстранилась.

— Подумайте, как все это смешно, — тихо сказала она. — Надо будет раздеться и, оставшись в нижнем белье, лезть в постель — какая идиотская сцена!

Дюрталь спорить не стал, лишь, осторожно наклоняя ее назад, давал понять, что эту трудность можно обойти. Однако стан Гиацинты под его пальцами напрягся, и он понял, что отдаваться прямо тут, у огня, в гостиной, она не намерена.

— Ну что же, пойдемте, если вам так хочется, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.

Дюрталь посторонился, пропуская ее в спальню, и, догадавшись, что Гиацинта хочет остаться одна, задернул занавеску, которая вместо двери разделяла комнаты.

Присев к камину, он задумался. Наверное, следовало разобрать постель, но это выглядело бы слишком грубо и прямолинейно. Ах, он совсем забыл про чайник! Дюрталь отнес его в туалет, поставил на столик, заодно поспешно поправил на полках пудреницы, одеколоны, расчески и, вернувшись в кабинет, прислушался.

Она почти не шумела и ходила так, словно рядом был покойник, на цыпочках. Потом задула свечи — теперь спальню освещали лишь красноватые угли в очаге.

Дюрталь чувствовал себя разбитым, возбуждение спало, губы и глаза Гиацинты больше не привлекали его. Она превратилась в обыкновенную женщину, которая, как и любая другая, разоблачается, придя к мужчине. Воспоминание о подобных сценах удручало Дюрталя. Девицы на ночь тоже скользили по ковру, чтобы их не услышали, и, задев кувшин с водой или таз, на мгновение стыдливо замирали. И к чему все это? Теперь, когда она согласилась, у него пропало всякое желание. Обычно разочарование приходит после того, как удовлетворишь свою страсть, а тут оно настигло его в самый неподходящий момент. Дюрталь расстроился чуть не до слез.

Испуганный Муш, не находивший себе места, скользнул под занавеску и, подскочив к хозяину, прыгнул к нему на колени. Дюрталь машинально гладил его и думал: «Она поистине была права, когда отговаривала меня от близости. Дурацкое, дикое положение. Не надо мне было настаивать, впрочем, Гиацинта сама виновата, ведь зачем-то она пришла. И какая глупость — обуздывать порывы страсти отсрочками. Какая она, право, неловкая. Только что, когда я ее обнимал, мое желание было таким сильным, таким страстным, а теперь… На кого я теперь похож? На новоиспеченного мужа, желторотого птенца. О господи, ну и влип!»