Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен

— Никто не знает, чего они хотят.

— Как тебе не стыдно, ты же отлично знаешь!

— Но сама она ничего не говорит!

— Ах, какой ты все-таки! — воскликнула Ингрид, сердито глядя на брата. Потом она встала и снова оглянулась. Торбьорн отбросил ветку, сунул нож в чехол и, повернувшись к Ингрид, сказал:

— Послушай, мне все чертовски надоело. И меня и ее обливают грязью, потому что мы все время что-то скрываем, прячемся… А с другой стороны… я даже не бываю на Сульбаккене, так как, видишь ли, не нравлюсь ее родителям. Мне нельзя заходить к ней, как другие парни заходят к своим девушкам, потому что Сюннёве у нас, оказывается, чуть ли не святая…

— Торбьорн! — укоризненно сказала Ингрид, и в голосе ее зазвучала тревога, но Торбьорн неумолимо продолжал:

— Отец не хочет просить за меня, говорит: «Сначала заслужи ее, тогда получишь!» А все это одни только разговоры, и никакого толку. Вот и все, чем я могу похвастаться. И я даже не знаю, действительно ли она…

Ингрид быстро подбежала к брату и, оглядываясь назад, зажала ему рот рукой. Но тут кусты снова раздвинулись, и оттуда вышла высокая стройная девушка с ярким румянцем на щеках. Это была Сюннёве.

— Добрый вечер! — сказала она, а Ингрид выразительно посмотрела на Торбьорна, как бы говоря: «Ну вот, видишь!» Торбьорн тоже посмотрел на Ингрид, и взгляд его говорил: «Зачем ты это сделала?» На Сюннёве они старались не смотреть.

— Можно мне присесть, а то я очень устала сегодня, — сказала Сюннёве, усаживаясь на траву. Торбьорн низко наклонил голову, будто разглядывал, не сыро ли там, где она села. А Ингрид вдруг посмотрела в сторону Гранлиена и закричала:

— Ах эта мне Фагерлин, опять она отвязалась и забрела в огород. Вот гадкое животное! И Челлерос туда же? Ну я им сейчас покажу! Давно пора перебираться на выгон! — И она побежала вниз по склону горы, даже не попрощавшись. Сюннёве тотчас же встала.

— Ты уходишь? — спросил Торбьорн.

— Да. — отвечала она, но продолжала стоять.

— Подожди немного, — попросил он, не глядя на нее.

— В другой раз, — ответила она тихо.

— Боюсь, слишком долго придется ждать, — сказал Торбьорн.

Сюннёве подняла глаза на Торбьорна, он тоже посмотрел на нее. Оба молчали.

— Сядь, прошу тебя, — сказал он смущенно.

— Не надо, — ответила она, оставаясь стоять. Торбьорн почувствовал, что в нем поднимается раздражение, но вдруг произошло то, чего он меньше всего ожидал. Сюннёве подошла к нему, склонилась к самому лицу и, заглянув в глаза, спросила:

— Ты сердишься на меня?

А когда он тоже посмотрел на нее, она неожиданно заплакала.

— Нет, что ты, — сказал Торбьорн, покраснев до корней волос. Он протянул ей руку, но она не видела ее, так как глаза ее были полны слез. Он опустил руку и спросил:

— Значит, ты слышала все, о чем мы говорили?

— Все! — ответила она, снова посмотрела на него и засмеялась, но глаза ее еще больше наполнились слезами, и Торбьорн просто не знал, что ему делать.

— Я, наверно, очень гадко вел себя, — вырвалось у него. Он сказал это с такой нежностью, что Сюннёве невольно опустила глаза и немного отвернулась от него.

— Не суди о том, чего не знаешь. — голос ее дрогнул, и Торбьорну вдруг стало не по себе. Он почувствовал себя совсем маленьким и беспомощным и, не зная что сказать, вымолвил:

— Прости меня, ладно?

Но тут она снова разрыдалась. Торбьорн не мог больше выдержать, он бросился к Сюннёве, обнял ее и тихо спросил:

— Ведь ты тоже любишь меня, Сюннёве?

— Да, — отвечала она, всхлипывая.

— И из-за этого страдаешь?

Она молчала.

— Из-за этого, да, из-за этого? — несколько раз повторил он. Но Сюннёве рыдала все сильнее и сильнее, стараясь высвободиться из его объятий.

— Сюннёве! — сказал он и еще крепче обнял ее. А она склонила голову к нему на грудь и все плакала, плакала.

— Давай поговорим о наших делах, — сказал Торбьорн, усаживая ее на траву; сам он сел с ней рядом. Сюннёве вытерла глаза и попыталась улыбнуться. Тогда он взял ее руку в свою и посмотрел ей прямо в глаза:

— А что твои родители говорят обо мне?

— В общем то же, что и твой отец, — ответила Сюннёве, перебирая рукой траву.

— А что именно?

Что ты немного своенравен… немного, — прибавила она.

— Гм, а ты тоже так думаешь?

Она молчала.

— Такой уж весь наш род, — сказал Торбьорн.

— Но ведь тебя никто не заставляет быть таким, — ответила ему Сюннёве. Торбьорну это не понравилось и он сказал уклончиво:

— Ведь мои родители не гаугианцы.

Сюннёве посмотрела на него укоризненно, и Торбьорн тотчас же пожалел, что так сказал. А Сюннёве заметила ему мягко:

— Если ты намекаешь на моих родителей, то уж оставь их лучше такими, какие они есть… Ведь все-таки они мои родители, и я должна их слушаться.

— Тогда пусть и на меня перестанут наговаривать, — сказал Торбьорн. — И вообще я не понимаю, почему всякий кому не лень, сует нос в мои дела. Ведь никому так не перемывают косточки, как мне.

И тут Сюннёве подумала, что в словах Торбьорна много правды_ Она сама никак не могла понять, почему к нему все относились строже, чем к другим. Подумав немного, она сказала:

— Конечно, это все верно, но… если уж так получилось…

— Значит, я один должен тащить воз, в который они меня впрягли, а сами они даже пальцем не хотят пошевелить, чтобы сдвинуть его с места?

— Да, это, конечно, тяжело, но…

— Но иначе не видать мне тебя как ушей своих?

Сюннёве молчала.

— А ты никогда не спрашивала их об этом? — сказал Торбьорн, привлекая к себе ее руку.

— Я не решалась, — ответила Сюннёве тихо. Он помолчал.

— И ты, никогда не говорила с ними обо мне?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь, что они скажут?

— Знаю.

Торбьорн нахмурился, оперся локтем о колено, а голову положил на руку.

— Если так будет продолжаться, не бывать мне на Сульбаккене, — сказал он, помолчав. Вместо ответа Сюннёве снова разрыдалась. Торбьорн не знал, почему она плачет, но вдруг почувствовал, что сам вот-вот расплачется.

— Я ведь знаю, что часто поступал нехорошо. Но ведь меня тоже надо понять… пойми, я вовсе не такой уж плохой. — Он остановился, помолчал минуту. — Мне ведь всего двадцать лет, и… я… — Торбьорн никак не мог закончить свою мысль. — Но тот, кто меня… любит по-настоящему любит, должен… Тут он окончательно смешался и умолк. Вдруг он услышал ее приглушенный голос:

— Не говори так… ты не знаешь, как сильно… Я не могла сказать об этом даже Ингрид… — Она снова разрыдалась — Ты не знаешь… как… я… страдаю…

Он обнял ее и крепко прижал к своей груди.

— Поговори скорее с родителями, — прошептал он, — и увидишь, все будет хорошо.

— Я все сделаю, как ты захочешь.

— Все?

Она повернулась к нему и обвила рукой его шею.