Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен

Семунд замолчал. Гутторм сидел, облокотившись о стол, и нервно потирал руки. Он несколько раз пытался встать, употребляя немалые усилия, но выпрямиться_ему удалось лишь с четвертой или пятой попытки. Он провел руками по коленям и искоса взглянул на жену, потом на дочь. Сюннёве сидела неподвижно, не меняя позы, лица ее не было видно. Карен по-прежнему водила пальцем по клеенке.

— Что ж это очень лестное для нас предложение, — сказала она.

— Да, и я думаю, мы должны поблагодарить вас за оказанную нам честь, — сказал Гутторм неожиданно громким голосом, словно у него вдруг гора с плеч свалилась. Он переводил взгляд с Карен на Семунда, который _сидел, прислонившись к стене и скрестив руки на груди.

— У нас она одна, и нам надо сначала как следует подумать, — сказала Карен.

— Это, конечно, ваше право, — сказал Семунд, — но Я, ей-богу, не знаю, что вам мешает ответить сразу, как сказал медведь, попросив крестьянина отдать ему корову.

— Ну конечно, мы можем ответить сразу, — сказал Гутторм и, посмотрел на жену.

— Дело в том, что иногда Торбьорн вел себя очень уж необузданно, — сказала Карен, не глядя на мужа.

— Да ведь теперь он исправился, — возразил ей Гутторм. — Ты только сегодня об этом говорила.

Супруги молча обменивались взглядами; так прошла целая минута.

— Ах, если бы на него можно было положиться! — сказала Карен.

— Можно! — снова заговорил Семунд. — И я повторяю вам то, о чем уже говорил сегодня. За поклажу можно не беспокоиться, если вожжи будут в руках у Сюннёве. Большую власть она имеет над ним, очень большую. Я убедился в этом, еще когда Торбьорн лежал покалеченный дома и не знал, что с ним будет, выздоровеет он или нет.

— Не надо противиться этому, — сказал Гутторм. — Ты же знаешь, чего она сама хочет, а ведь мы живем только для нее.

И первый раз за все время разговора Сюннёве подняла голову и благодарно посмотрела на отца.

— Да, — конечно, — сказала Карен, немного помолчав, а палец ее быстрее заходил по столу. — Если я и была против все это время, то ведь у меня были веские основания… Сердце у меня не такое уж жестокое, как мои слова. — Она подняла голову и улыбнулась, хотя из глаз ее текли слезы.

Тут Гутторм встал.

— Итак, волею божьею свершилось то, чего я желал больше всего на свете, — сказал он и подошел к Сюннёве.

— А я в этом никогда и не сомневался, — подхватил Семунд. Он тоже поднялся со своего места и добавил — А уж кому с кем суждено идти под венец, так тому и быть. — Он тоже подошел к Сюннёве.

— Ну, а ты что скажешь, дитя мое? — спросила Карен, приближаясь к дочери.

Сюннёве все еще сидела, а вокруг нее стояли все присутствующие, за исключением Торбьорна, который словно прирос к своему месту.

— Встань, дитя мое, — шепнула ей мать.

Сюннёве встала, улыбнулась, потом отвернулась и заплакала.

— Да благословит тебя господь, доченька! — сказала Карен. Она обняла дочь, и они заплакали вместе. Мужчины отошли в сторону.

— Подойди к нему, — сказала Карен, все еще плача. Она выпустила дочь из своих объятий и стала мягко подталкивать ее к Торбьорну.

Сюннёве сделала шаг и тут же остановилась — она не могла идти дальше. Тут Торбьорн вскочил, быстро подошел к ней и взял за руку; он стоял некоторое время, не зная, что делать дальше, пока наконец Сюннёве осторожно не отняла у него руку. Так они и стояли друг возле друга, не говоря ни слова.

Вдруг дверь неслышно отворилась, и в комнату просунулась чья-то белокурая готова.

— Сюннёве здесь? — тихо спросил кто-то; это была Ингрид Гранлиен.

— Да, да, она здесь, иди сюда! — отозвался Семунд.

Тогда Ингрид, словно обдумывая что-то вслух, сказала:

— Гм, иди сюда! Ну, значит все в порядке! — прибавила она.

Теперь все смотрели на нее. Вид у нее был такой, словно она что-то хотела сказать, но не решалась.

— Я пришла не одна, — наконец сказала она.

— Кто же с тобой? — спросил Гутторм.

— Мама, — сказал ана тихо.

— Так пусть же войдет, — сказали, в один голос сразу четверо.

Хозяйка Сульбаккена пошла навстречу новой гостье.

— Иди же, мама, иди! — торопила ее Ингрид.

И в комнату вошла Ингеборг Гранлиен в светлом праздничном платке.

— Я сразу все поняла, — сказала она, — хоть Семунд и ничего мне не сказал. Вот мы с Ингрид не выдержали и пришли к вам.

— И хорошо сделали. Все идет, как ты хотела, — сказал Семунд, отступая немного назад, чтобы Ингеборг могла подойти к ним.

— Да благословит тебя бог, что ты такая хорошая и он полюбил тебя так сильно, — сказала Ингеборг, обнимая Сюннёве. — Ты крепко стояла на своем, дитя мое, и видишь, все вышло по-твоему.

Она гладила ее по щеке, по волосам, а слезы так, и текли у нее из глаз, на она их не замечала и нежно вытирала слезы, которые катились из глаз Сюннёве.

— Он хороший парень, — сказала она немного погодя. — И я теперь могу за него не беспокоиться, — прибавила она тихо и еще раз крепко обняла Сюннёве.

— Ай да мать, — сказал Семунд, — даром что сидит на кухне, а ведь знает все лучше нас.

Мало-помалу все успокоились, хозяйка стала подумывать об ужине и попросила Ингрид помочь ей, "потому что на Сюннёве сегодня надежда плоха". Они тотчас же принялись за приготовление овсяной каши со сливками. Мужчины заговорили о видах на урожай и о будущих ценах на рынке. Торбьорн сидел немного поодаль у окна; Сюннёве тихо подошла и положила ему-руку на плечо.

— Куда ты смотришь? — прошептала она.

Он повернулся к ней, долго и нежно смотрел на нее, потом опять поглядел в окно.

— Я смотрю на Гранлиен, — сказал он. — Как странно смотреть на него отсюда.

Гаугианцы — последователи Г. Гауге (1771–1824), основателя одной из протестантских сект в Норвегии.

Все стихотворные переводы выполнены Эм. Александровой.

Ленсман — окружной пристав.