Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен

Марит посмотрела на мужа, потом перевела взгляд на Гранлиенов и слегка покраснела, но лицо ее оставалось по-прежнему неподвижным.

— А жена поедет с тобой? — спросил Семунд.

— Нет, не поедет.

— Говорят, в Америке легко разбогатеть, — сказал Торбьорн. Он чувствовал, что нужно как-то поддержать разговор.

— Да, это верно.

— Но ведь Нордхауг — тоже хороший хутор, — заметил Семунд.

— Нас там слишком много.

Жена снова посмотрела на него.

— Один, стоит поперек дороги у другого, — добавил он.

— Ну что ж, счастливого пути, — сказал Семунд, пожимая ему руку. — Дай бог тебе найти там то, чего ты ищешь.

Торбьорн пристально посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

— Что же, это хорошо, когда есть с кем поговорить, — ответил муж Марит, водя кнутовищем по дну повозки.

— Приходите, к_нам, — вдруг сказала Марит. Торбьорн и Семунд удивленно посмотрели на нее. Они и забыли, что у Марит такой мягкий голос.

Повозка поехала дальше; она двигалась медленно, оставляя за собой маленькое облачко пыли, озаренное последними лучами солнца. Рядом с темно-серой курткой из грубого сукна ярко сверкал, переливаясь на солнце, шелковый платок Марит. Но вот повозка въехала на пригорок, и они исчезли.

Отец и сын долго шли молча.

— Мне почему-то кажется, что он не скоро вернется домой, — сказал Торбьорн.

— Кто знает, может, оно и к лучшему, раз уж он на родине не нашел счастья, — ответил Семунд.

И они снова замолчали.

— Вот наше пшеничное поле, — сказал Торбьорн.

— Ничего, пшеницу мы посмотрим на обратном пути. — И они пошли дальше. Торбьорн не стал больше спрашивать, куда они идут, потому что Гранлиен остался позади.

Гутторм и Карен Сульбаккен уже пообедали, когда в комнату вошла Сюннёве, красная и запыхавшаяся.

— Дитя мое, где ты была? — спросила ее мать.

— Я немного задержалась с Ингрид, — ответила Сюннёве, снимая с головы платок.

Отец в это время рылся в книжном шкафу.

— О чем же-это вы так долго разговаривали?

— Да так, ни о чем.

— Ну, а если ни о чем, то лучше бы ты шла вместе со всеми, дитя мое!

Карен встала и принесла Сюннёве поесть. Когда Сюннёве села за стол, мать села напротив и снова спросила:

— Может быть, ты еще с кем-нибудь говорила?

— Да, я со многими говорила, — ответила Сюннёве.

— Надо же девочке в кои веки поговорить с людьми, — вмешался Гутторм.

— Я не спорю, что надо, — сказала Карен уже мягче, — но она не должна чуть что убегать от родителей.

Сюннёве промолчала.

— Как хорошо было сегодня в церкви, — сказала Карен. — И как приятно смотреть на юношей и девушек, когда они дают в церкви святой обет.

— Да, вспоминаешь, как твои дети тоже стояли перед алтарем, — сказал Гутторм.

— Ты прав, — подтвердила Карен, вздыхая. — Ведь никогда не знаешь, какими станут твои дети.

Гутторм долго сидел молча.

— Мы должны благодарить бога, — сказал он наконец, — что он сохранил нам наше дитя.

Карен водила пальцем по столу, не глядя на мужа.

— В ней вся наша радость, — сказала она тихо. — Хорошая она у нас девушка, — добавила она еще тише.

Наступило долгое молчание.

— Да, она дела нам много радости, — сказал Гутторм и добавил немного погодя: — Дай ей бог счастья.

— Почему ты не ешь? — спросил Гутторм, поднимая голову.

— Спасибо, я сыта. — ответила Сюннёве.

— Но ты еще ничего не ела, — возразила Карен. — И много ходила.

— Мне что-то не хочется, — сказала Сюннёве, приподнимая конец платка на груди.

— Ешь, дитя мое! — сказал Гутторм.

— Я не могу.

И Сюннёве разразилась рыданьями.

— Что с тобой, почему ты плачешь?

— Не знаю, — ответила Сюннёве, всхлипывая.

— У нашей Сюннёве глаза на мокром месте, — мягко сказала Карен.

Гутторм встал и подошел к окну.

— К нам кто-то идет, их двое, — сказал он.

— Неужели, так поздно? — спросила Карен и тоже подошла к окну. Они долго смотрели вниз.

— Дорогой мой, кто бы это мог быть? — спросила наконец Карен, но в ее голосе не было слышно вопроса.

— Я не знаю, — ответил Гутторм.

Некоторое время они молча смотрели на дорогу.

— Никак не могу понять, кто бы это мог быть, — сказала Карен.

— И я, — сказал Гутторм.

Между тем оба незнакомца подошли ближе.

— Очевидно, это все-таки они, — сказала наконец Карен.

— Да, это они, — согласился Гутторм.

А нежданные гости подходили все ближе и ближе к Сульбаккену. Вот старший из них остановился, оглянувшись назад, младший тоже остановился, потом они пошли дальше.

— Ты не знаешь, чего они хотят? — спросила Карен таким же тоном, каким был задан первый вопрос.

— Не знаю, — ответил Гутторм.

Карен отвернулась от него, подошла к столу, убрала посуду и навела порядок.

— Тебе придется снова надеть платок, — сказала она Сюннёве, — а то сюда идут чужие.

Едва она это сказала, как Семунд открыл дверь и вошел в комнату. За ним вошел Торбьорн.

— Мир дому сему! — сказал Семунд, останавливаясь на пороге; потом он медленно подошел к хозяину, к хозяйке и, наконец, к Сюннёве, которая все еще стояла в углу с платком в руках, словно не зная, одевать его или не одевать; вероятнее всего, она просто забыла о том, что у нее в руках платок. Следом за Семундом шел Торбьорн.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала хозяйка.

— Спасибо, мы не устали, — ответил Семунд, однако сел. Торбьорн сел рядом с ним.

— А мы потеряли вас возле церкви, — сказала Карен.

— Да, я вас тоже искал и не нашел, — ответил Семунд.

— Больно много было народу, — сказал Гутторм.

— Очень много, — повторил Семунд. — И как хорошо было сегодня в церкви.

— Да, мы как раз говорили об этом, — сказала Карен.

— Когда присутствуешь при конфирмации, испытываешь такое странное чувство, особенно если у тебя самого есть дети, — прибавил Гутторм. Карен беспокойно заерзала на скамейке.

— Да, вот тогда-то и начинаешь всерьез задумываться об их судьбе, — сказал Семунд. — Поговорить с вами об этом я и пришел сегодня, — прибавил он. Потом он спокойно посмотрел вокруг, взял новую порцию жевательного табаку, а старую жвачку осторожно положил в медную коробку.

Гутторм, Карен и Торбьорн старались не смотреть друг на друга.

— Я решил, что мне надо прийти сюда вместе с Торбьорном, — медленно начал Семунд. — Неизвестно, когда бы он еще надумал поговорить с вами, а к тому же один он мог бы испортить все дело, вот чего я боялся больше всего. — Он искоса посмотрел на Сюннёве, и она почувствовала его взгляд. — Дело вот в чем: получилось так, что парень наш с самого детства, едва он стал чуточку соображать, любит вашу Сюннёве, и, думаю, не ошибусь, если скажу, что она тоже любит его. И еще думаю, что самое лучшее — это им пожениться… Я сам был против этого брака, когда видел, что Торбьорн не умеет держать себя в руках, чтобы не сказать больше… Теперь я могу поручиться за него, а не я, так она может, потому что ее власть над ним безгранична. Так вот, что вы скажете насчет того, чтобы их соединить? Торопиться тут незачем, но и откладывать это дело до бесконечности тоже не имеет смысла. У тебя, Гутторм, большой хутор, у меня поменьше, да и делить его нужно между многими, но все же мне кажется, что мы можем поладить. Прежде всего мне хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу; ее я спрошу последней, потому что я, кажется, знаю, чего хочет она.