Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен

Она снова ничего не ответила и отвернулась. Тогда он подошел к ней, положил руку ей на плечо и склонился к самому ее лицу.

— Ну, отвечай же! — прошептал он.

— Я сожгла ее…

Торбьорн быстро обнял ее, повернул к себе, но тут заметил, что она вот-вот разрыдается, и сразу отпустил ее. "Как ужасно, чуть что она начинает плакать!" — подумал он. А Сюннёве вдруг тихо спросила:

— Зачем ты написал эту записку?

— Ведь Ингрид говорила тебе.

— Говорила… но это было жестоко с твоей стороны.

— Этого хотел отец…

— Все равно…

— Он думал, что я на всю жизнь останусь калекой… "Я сам буду ухаживать за тобой", — говорил он.

В это время у подножья горы показалась Ингрид, и Торбьорн с Сюннёве тотчас же пошли дальше.

— У меня такое чувство, словно ты стала мне самой близкой на свете именно тогда, когда я не мог даже мечтать о тебе, — сказал Торбьорн.

— Лучше всего проверить себя, когда остаешься один, — ответила Сюннёве.

— Да, и разобраться в своих чувствах, — добавил Торбьорн очень серьезно.

Сюннёве больше не рвала ягод.

— Хочешь? — спросила она, протягивая ему травинку с нанизанными на ней ягодами.

— Спасибо, — ответил он и оглянулся на Ингрид; та отошла в сторону. Торбьорн задержал руку Сюннёве в своей руке. — Значит, теперь у нас все будет по-старому? — спросил он тихо.

— Да, — прошептала она едва слышно и отвернулась. Они шли все дальше и дальше, и, пока она молчала, он не решался коснуться се, не решался даже заговорить.

Он чувствовал, что тело его стало совсем невесомым, а вокруг все мечется в какой-то бешеной пляске. Вдруг в глаза ему ударило солнце, и, когда они поднялись на пригорок, откуда был виден Сульбаккен, ему показалось, что он прожил там всю свою жизнь и тоскует по нему, как по родному дому. "Как бы мне хотелось уже сейчас пойти за ней", — думал он и чувствовал, как при виде Сульбаккена в нем с каждым шагом растет твердость и решимость. "Отец поможет мне, — думал он. — Я не могу больше выносить это положение, хватит, мы должны быть вместе!" И он шел все быстрее и быстрее вперед, не глядя по сторонам. Над Сульбаккеном, над всей деревней сияло солнце. "Да, сегодня же, больше я не стану выжидать ни одной минуты". И он вдруг почувствовал себя таким сильным, что готов был сокрушить все препятствия на своем пути.

— Ты совсем убежал от меня, — услышал он за собой жалобный голос Сюннёве.

Она едва поспевала за ним и наконец взмолилась о пощаде. Торбьорн ужасно смутился и повернулся, протянув к ней руки. Он подумал, что сейчас поднимет ее, но когда она подошла к нему, он не решился даже обнять ее.

— Я иду слишком быстро, да? — спросил он.

— Да, очень быстро, — ответила Сюннёве.

Они уже выходили на проселочную дорогу, когда заметили Ингрид. Очевидно, она все время шла за ними, хотя они ее и не видели, и теперь решила, что ей незачем больше прятаться.

— Ну, хватит вам гулять вдвоем, — сказала она.

Торбьорн даже вздрогнул от неожиданности, он не думал, что им придется расстаться так скоро.

Сюннёве тоже удивилась.

— Мне так много нужно тебе сказать, — прошептал Торбьорн.

Она невольно улыбнулась.

— Ну ладно, в другой раз, — сказала она.

Торбьорн нежно взял ее за руку.

Она посмотрела на него таким ясным и глубоким взглядом, что на душе у него стало тепло-тепло. И вдруг у него промелькнула мысль: "А что, если мы вместе пойдем на Сульбаккен уже сейчас?" Но Сюннёве осторожно высвободила свою руку, повернулась к Ингрид и, попрощавшись, стала медленно спускаться вниз к дороге. Торбьорн остался стоять, провожая ее долгим взглядом.

Брат и сестра возвращались домой, через лес.

— Вы обо всем переговорили? — спросила Ингрид.

— Нет, дорога оказалась слишком короткой, — ответил Торбьорн и пошел быстрее, словно желая избежать дальнейших расспросов.

— Ну, как дела? — спросил Семунд, когда Торбьорн с Ингрид вошли в комнату. Сам он сидел за столом и обедал.

Торбьорн ничего не ответил; он прошел через всю комнату к скамейке и стал раздеваться. Ингрид следовала за ним, лукаво ухмыляясь.

Семунд продолжал обедать; изредка он поглядывал на сына, который, казалось, был страшно занят своим туалетом, улыбался и снова принимался за еду.

— Садись и поешь с нами, — сказал он, — а то все простынет.

— Спасибо, мне что-то не хочется, — ответил Торбьорн, усаживаясь.

— Правда? — Семунд снова взялся за ложку. Через минуту он сказал:

— Вы что-то очень быстро ушли сегодня из церкви. Я оглянуться не успел, как вас уже не стало.

— Нам надо было кое о чем поговорить, — ответил Торбьорн.

— Ну и как, поговорили?

— Не знаю, мы почти не говорили.

— Черт возьми! — сказал Семунд, продолжая есть. Он быстро доел, встал из-за стола и подошел к окну, постоял минуту, глядя на улицу, потом повернулся к Торбьорну и сказал:

— Давай-ка пойдем с тобой посмотрим, как там наш урожай.

Торбьорн встал.

— Нет, ты лучше оденься.

Торбьорн начал было одевать поверх рубашки старую куртку, висевшую тут же, но отец сказал ему:

— Ты же видишь, что я одеваю новую куртку.

Торбьорн не стал спорить, и через минуту они уже выходили из дому. Впереди шел Семунд, за ним Торбьорн.

Они направились к дороге.

— Разве мы не ячмень идем смотреть? — спросил Торбьорн.

— Нет, — ответил Семунд, — сначала посмотрим пшеницу.

Когда они выходили на дорогу, по ней медленно ехала повозка.

— Повозка из Нордхауга, — сказал Семунд.

— Это кто-нибудь из молодых Нордхаугов, — прибавил Торбьорн, — а молодые люди — это все равно что новобрачные.

Проезжая мимо Гранлненов, повозка остановилась.

— Какая красивая женщина эта Марит Нордхауг, — прошептал Семунд, не сводя с нее глаз.

Марит сидела, немного откинувшись назад, голову она свободно повязала платком, другой платок был наброшен на плечи. Она в упор смотрела на Гранлиенов, при этом ее красивое энергичное лицо поражало своей неподвижностью, — оно словно оцепенело. Муж ее был бледен как смерть; он очень похудел и казался еще более подавленным, чем обычно, словно у него было горе, о котором никто не должен знать.

— Что, пошли посмотреть на урожай? — спросил он.

— Да, надо взглянуть, — ответил Семунд.

— В этом году урожай выдался на славу.

— Да, что и говорить, могло быть хуже.

— Как поздно вы из церкви, — заметил Торбьорн.

— Надо было попрощаться со всеми знакомыми.

— А ты что, уезжаешь? — спросил Семунд.

— Да, уезжаю.

— И далеко?

— Да, довольно-таки далеко.

— Куда же?

— В Америку.

— В Америку! — воскликнули одновременно отец и сын — Ведь ты же только что женился, — прибавил Семунд.

Тот горько улыбнулся.

— Посижу-ка я, отдохну, а то лапа что-то побаливает, как сказала лисица, угодив в капкан.