Эптон Синклер - Король-Уголь

— Помните, как-то раз прекратилась подача воздуха, и вы сами помогали поднять мулов на-гора? Тогда же вам это не показалось страшным — так и теперь. Всех вовремя выведут!

Она скрывала свои подлинные чувства, желая уберечь его от опасности, и Хал послушно шел за ней, не переставая думать, что бы можно было сделать. Из головы не выходили его друзья из шахты № 2, его лучшие друзья: Джек Дэйвид, Тим Рэфферти, Вресмак, Андрокулос, Кловоский. Как там они в этом глубоком темном подземелье терпят все эти муки? Им, наверно, дурно, многие падают обморок, но зато уж мулов спасут! Хал то и дело останавливался, но Мэри тащила его дальше, приговаривая:

— Ничего вы не можете сделать! Ничего!

И он снова погружался в размышления: «Что же все-таки делать?» Несколько часов тому назад он куражился изо всех сил перед начальником охраны, и за это ему пригрозили пистолетом. А сейчас, если он попадется Коттону на глаза, его в два счета вышвырнут отсюда вон, только и всего!

Так они дошли до дома Мэри. Рядом жила словачка, миссис Замбони, о которой Мэри рассказывала ему смешные истории. В течение шестнадцати лет миссис Замбони каждый год рожала по ребенку, из которых одиннадцать выжили. Ее муж тоже попал в эту катастрофу; сейчас она металась с безумным видом по улицам и почти весь ее выводок следовал за ней по пятам. Время от временя она начинала выть, как раненое животное, и ребятишки вторили матери на разные голоса. Хал остановился, прислушиваясь к этим звукам, а Мэри, заткнув уши, бросилась в комнату. Хал последовал за ней и увидел, что она упала на стул и истерически зарыдала. Тут только он понял, чем была для Мэри эта ужасная катастрофа. Достаточно тяжко это было и для него, но ведь он мужчина, ему надлежит быть более стойким перед лицом бедствий. Мужчины гибнут и на работе, и на войне, другие мужчины видят это, и у них вырабатывается известный иммунитет. Но женщины, ведь они — матери! Женщины в муках рожали этих мужчин, кормили их своим молоком, растили с неиссякаемым терпением — им никогда не привыкнуть к таким страшным зрелищам! И, наконец, женская доля тяжелее мужской. Мужчина погибает — и дело с концом. А у женщины впереди жизнь с тяжким грузом воспоминаний, ей предстоит в горьком одиночестве вести отчаянную борьбу за кусок хлеба. Она обречена на то, чтоб видеть страдания своих детей, постепенно гибнущих от лишений.

Жалость Хала ко всем страдающим женщинам внезапно сосредоточилась на этой девушке, рядом с ним. Добрая душа! Сейчас у нее мет мужа-шахтера, но когда-нибудь он будет, и она заранее переживает муки неотвратимого будущего. Он смотрел, как она сидит на стуле, сжавшись в комочек, и вытирает слезы подолом ситцевого платья. Она была неизъяснимо трогательна, как ребенок, которому причинили боль. Среди рыданий у нее вырывались отдельные фразы, словно мысли вслух:

— Несчастные женщины, несчастные… несчастные. А какое лицо было у миссис Йоноч! Она бы бросилась туда вниз, в шахту, если б ее не оттащили!

— Не мучьте себя так, Мэри! — взмолился Хал, будто веря, что слова его могут подействовать.

— Оставьте меня в покое! — прикрикнула она. — Дайте мне выплакаться!

И Хал, не привыкший к женским истерикам, стоял, не зная, что ему делать.

— Здесь столько горя, что представить себе невозможно! Куда ни глянешь, всюду женщины, и у всех глаза, вспухшие от слез, и ни одна не знает, увидит ли она опять своего мужа! Или своего сына, который, может быть, сейчас умирает, а она не в силах ему помочь!

— И вы не в силах, Мэри, — снова взмолился Хал, — убиваетесь только зря!

— Зачем вы мне это говорите? — вскричала она. — А сами вы не лезли только что под пулю Джеффа Коттона из жалости к миссис Дэйвид? Нет, никто этого не может вынести!

Он не нашелся, что ответить, только пододвинул стул и молча сел с ней рядом. Через некоторое время она начала успокаиваться, вытерла слезы и долго сидела, тупо уставившись через открытую дверь на грязную узкую улицу.

Хал смотрел туда же, куда и она. Груды шлака, жестянки из-под томатов. А вот двое грязных малышей миссис Замбони шарят палками в мусорной куче, может быть, ищут чего поесть или чем поиграть. Высохшая трава по обочинам дороги покрыта черной угольной пылью, — как и все в этом поселке. Ну и пейзаж! А эта девушка никогда не видела ничего более привлекательного! День за днем, всю свою жизнь она глядела только на это! Так смеет ли он хоть на миг упрекнуть ее за мрачные настроения? Какой мужчина, какая женщина, живя в подобной обстановке, может сохранить оптимизм, мечтать о красоте, стремиться к вершинам благородства, смелости и радостного служения людям? Сам воздух здесь насыщен миазмами отчаяния; это не реальное место — такое может только присниться в кошмарном уродливом сне! Это как темный глубокий колодец, преследующий сейчас воображение Хала, на дне которого мужчины и подростки умирают от удушья!

И вдруг на Хала нахлынуло желание — бежать, бежать из Северной Долины! Во что бы то ни стало — бежать! В этой обстановке все его мужество иссякло. Картина нищеты и страдании, грязи и болезней, голода, гнета и отчаяния медленно, день за днем отравляла его душу, подрывала основы его прекрасных альтруистических теорий. Да, он хочет бежать отсюда куда-нибудь, где светит солнце и зеленеет трава, где человек стоит веселый и свободный. Бежать, чтобы не видеть пыль и копоть этого мерзкого поселка; заткнуть уши, чтобы не слышать мучительных женских причитаний: «О mein Mann! О mein Mann!»

Хал посмотрел на девушку, которая сидела с неподвижным взглядом, ссутулившись и безжизненно опустив руки на колени.

— Мэри, — сказал он, — вы должны уехать отсюда! Это не место для такой сердобольной девушки. И никто здесь не выдержит…

Она печально глянула на него.

— По-моему, это я вам говорила, чтобы вы уехали, — сказала она, наконец. — С самого начала вам это твердила! Теперь вы, наверно, сами поняли почему?

— Да, я понял. Я хочу уехать. Но я хочу, чтобы вы уехали тоже.

— Вы думаете, Джо, мне это поможет? Вы думаете, мне легче станет, если я уеду? Да разве я смогу когда-нибудь забыть то, что видела сегодня? Разве после всего этого я буду по-настоящему, по-честному счастлива?

Хал пытался убедить ее, но он даже себя не мог ни в чем убедить. А сам он как будет себя чувствовать? Вернется ли к нему сознание, что у него есть право на счастье? Найдет ли он удовлетворение в легкой и удобной жизни, зная, что она оплачена этой чудовищной нищетой? И мысли его обратились к тому миру, где беззаботные любители наслаждений живут лишь для удовлетворения своих желаний. Тут он внезапно подумал, что еще больше, чем бежать отсюда, ему хотелось бы привезти этих людей сюда — хоть на день, хоть на часок, хоть на минутку, — лишь бы они услышали этот хор рыдающих женщин!