Роальд Даль - Полеты в одиночку

— Что? — спросил я.

— Он же сошел с конвейера не в Египте! — выкрикнул он. — Его доставили туда из самой Англии, вот откуда! Он прилетел из Англии в Египет, а потом через Средиземное море сюда, в эту треклятую страну, и все ради чего? Что с ним будет потом?

— И что с ним будет потом? — опешил я.

Эта внезапная вспышка немного обескуражила меня.

— Я тебе скажу, что с ним будет, — все сильнее заводился капрал. — Трах-бах-та-ра-рах! И сгорел твой подбитый самолетик! Взорвался в воздухе! Вот прямо сейчас налетят «Сто девятые» и устроят нам весёлую жизнь! Здесь этот самолет не протянет и недели!

— Не говорите так, — сказал я ему.

— Я должен это сказать, потому что это правда.

— Но откуда такие мрачные пророчества? — спросил я его. — Кто нам это устроит?

— Фрицы, конечно! — закричал он. — Ползут сюда, как муравьи. Фрицев туг видимо-невидимо! У них тысяча самолетов за теми горами, а у нас что?!

— Ну ладно. А что у нас? — заинтересовался я.

— Смешно сказать, — усмехнулся капрал.

— И все-таки, — настаивал я.

— У нас есть только то, что ты видишь на этом чертовом поле! — сказал он. — Четырнадцать «Харрикейнов»! Нет, не четырнадцать! Теперь пятнадцать, вместе с твоим!

Я не мог ему поверить. Нет, не может быть, чтобы во всей Греции осталось всего пятнадцать «Харрикейнов».

— Ты в этом уверен? — спросил я его в ужасе.

— Думаешь, я вру? — Он повернулся ко второму технику, — Сделай милость, скажи ему, вру я или правду говорю.

— Истинную правду, — подтвердил тот.

— А как насчет бомбардировщиков? — спросил я.

— Четыре стареньких «Бленхейма», — ответил капрал, — и все. Четыре «Бленхейма» и пятнадцать «Харрикейнов» — вот и вся славная королевская авиация на всю Грецию!

— Боже милостивый, — ужаснулся я.

— Еще неделька, — продолжал он, — и всех нас спихнут в море, и плыви себе до дому!

— Надеюсь, ты ошибаешься.

— У фрицев пятьсот истребителей и пятьсот бомбардировщиков, — кипятился он, — и что мы можем им противопоставить? Жалкие полтора десятка «Харрикейнов», и я просто счастлив, что не мне на них летать! Был бы ты поумнее, приятель, остался бы в Египте.

Я видел, что он нервничает, и не мог винить его за это. Наземный персонал эскадрильи, механики и техники, не участвовали в боевых действиях, поэтому им не полагалось оружие, и их никогда не учили драться или защищаться. В такой ситуации легче быть пилотом, чем техническим служащим. Пилот, возможно, рискует гораздо больше, но при этом у него в руках отличное оружие.

Капрал, судя по масляным пятнам на руках, был механиком. Он следил за моторами «Харрикейнов», и было видно невооруженным глазом, что он их просто обожает.

— Новенький самолетик, — ласково произнес он, нежно проведя рукой по металлическому крылу. — Кто-то вложил в него немало труда. А теперь идиоты, что просиживают штаны в Каире, присылают его сюда, где он не протянет и двух минут.

— Где тут штаб?

Он махнул рукой в сторону небольшого деревянного строения на другом конце летного поля. Рядом выстроились штук тридцать палаток. Я перекинул свой парашют через плечо и зашагал по полю к домику.

До какой-то степени я знал, что здесь сложилась чрезвычайно сложная ситуация. Мне было известно, что малочисленные Британские экспедиционные войска, подкрепленные столь же малочисленными авиационными силами, были отправлены в Грецию из Египта несколько месяцев тому назад, чтобы сдержать натиск итальянцев, и, пока им приходилось воевать с одними итальянцами, они успешно справлялись со своей задачей. Теперь же британцам нужно было успеть вывести свои войска из Греции до того, как всех их поубивают или возьмут в плен. Опять сплошной Дюнкерк. Но на этот раз военные все сделали по-тихому, прикрывая свой просчет. Я догадывался, что капрал говорил правду, но, как ни странно, меня это ничуть не тревожило.

Я был молодым романтиком, и греческая эскапада казалась мне увлекательным приключением. Мне даже в голову не приходило, что я могу не выбраться из этой страны живым. А ведь следовало задуматься, и, оглядываясь назад, я удивляюсь собственному легкомыслию. Если бы я на мгновение задумался и подсчитал свои шансы на выживание, то понял бы, что они равны один к пятидесяти — такая цифра способна напугать кого угодно.

Я толкнул дверь и вошел в штаб. Там находились трое: майор — командир эскадрильи, капитан и сержант-радист с наушниками на голове. Ни с кем из этой троицы встречаться мне не доводилось. Официально я числился в 80-й эскадрилье более шести месяцев, но до сих пор мне не удавалось подобраться к ней на более или менее близкое расстояние. В последний раз, когда я попробовал сделать это, дело кончилось костром в Западной пустыне.

У майора были черные усы и крест «За летные боевые заслуги» на груди. Еще у него было хмурое встревоженное лицо.

— Ну, здравствуйте, — сказал он. — Заждались мы вас.

— Виноват, прошу прощения за опоздание, — сказал я.

— На шесть месяцев опоздали, — уточнил он. — Койку себе отыщете в одной из палаток. Завтра приступите к полетам. Будете летать, как все остальные.

Мне было ясно, что человек очень занят и ему не терпится поскорее избавиться от меня, но я заколебался. Меня поразила такая равнодушная встреча. Я столько сил приложил, чтобы встать на ноги и наконец добраться до своей эскадрильи, и рассчитывал по крайней мере на коротенькое: «Рад, что вы выкарабкались», — или: «Надеюсь, вам сейчас получше». Но внезапно до меня дошло, что здесь ведется совсем другая игра. Пилоты здесь гибнут каждый день. Разве еще один самолет что-то меняет, если у тебя их всего четырнадцать? Конечно, не меняет. Майору нужна еще сотня самолетов с пилотами, а что такое один?

Я вышел из штаба, все еще с парашютом на плече. В другой руке я нес бумажный пакет со всеми своими пожитками, которые мне удалось взять с собой: зубной щеткой, начатым тюбиком зубной пасты, бритвой, кремом для бритья, запасной гимнастеркой цвета хаки, синим вязаным жилетом, пижамой, бортжурналом и любимым фотоаппаратом.

В четырнадцать лет я увлекся фотографией. Начинал в 1930 году с пластиночного фотоаппарата с двойным растяжением, сам печатал и увеличивал снимки. Теперь у меня была цейсовская «Супер-Иконта» с объективом «Тессар-6,3».

На Среднем Востоке — как в Египте, так и в Греции — мы всегда, кроме зимы, носили рубашку, шорты и носки хаки и даже летали без свитера. Бумажный пакет с бортжурналом и фотоаппаратом лежал у меня под ногами, когда я летел сюда, и на что-либо еще в кабине просто не оставалось места.

В палатках жили по двое, и, когда я вошел в свою, мой сосед сидел на своей походной кровати и вставлял веревку в ботинок вместо порванного шнурка. У него было продолговатое дружелюбное лицо, и он представился Дэвидом Куком. Много позже я узнал, что Дэвид Кук происходил из очень знатного рода, и, не погибни он в своем «Харрикейне», стал бы ни много ни мало графом Лестерширским и владел одним из самых красивых и величественных домов в Англии, хотя он совсем не был похож на будущего графа. Он был добрым, отважным и щедрым, и через несколько недель мы стали близкими друзьями. Я сел на свою походную кровать и стал задавать ему всякие вопросы.