Цирил Космач - Папаша Орел

— Уже похоронили. В родной земле. Там, — она показала на склон, где на уступе в лунном свете виднелась церковь и кладбищенские кресты. — И ты думаешь, он умер? Конечно, и все-таки — нет. Покойников я боюсь, а если бы сейчас Обрекар пришел за водой, встал бы рядом со мной, мне бы это не показалось странным и я бы ничуть не испугалась. Ни одного погибшего партизана не испугалась бы. Эти люди не умерли, хотя и погибли.

— Не умерли, — согласился я.

— Да, — продолжала тетя. — Похороны были торжественные. И Дрейца мы в тот день похоронили. Все село собралось, кроме тех семерых. И дядюшка Травникар, Фра Дьяволо, и Борис пришли. И бывший комиссар, который сейчас в нашем селе за учителя. Он выступал. Хорошо. Говорил об отце Орле. И о Дрейце тоже. Я очень хорошо запомнила его слова о том, что народ, который настолько здоров и силен, что может пробудить загубленную душу и очистить ее в борьбе, победит и достигнет своей цели. Так он говорил. Травникар здесь даже всхлипнул. Когда гробы опустили в могилу и учитель кончил говорить, Борис вышел вперед. В партизанах он подрос, был в форме, с винтовкой. Наверно, тоже что-то хотел сказать, видел, как это делается у партизан, но, похоже, стеснялся учителя. Он молчал, стискивая зубы, в глазах были слезы, потом решительно выпрямился и сказал: «Мы их прогнали, дедушка! — снял винтовку, трижды выстрелил вверх и отдал честь: — Здорово, Папаша Орел».

— А где он сейчас? — спросил я.

— Борис? Дома. Работает — и неплохо работает — и в школу ходит. Мужики достали досок, под руководством дядюшки Травникара за две недели подвели дом под крышу, чтобы стены не пропали. Когда Стане и Мирко вернутся из плена, из Франции да Америки, у них уже будет крыша над головой. Поле, то есть вырубки, молодежь подняла. Сходи, посмотри.

На следующий день после обеда я пошел к Обрекару. Шел по тропинке вдоль Идрийцы, по которой ходил Папаша Орел, мимо вырубок, куда Папаша Орел семьдесят лет носил навоз на своей скрюченной спине. Было заметно, что в доме нет хозяина. Все сделано, но не с бедняцкой и стариковской аккуратностью, а с тем широким размахом, который вносит в работу не слишком серьезная и расчетливая, зато полная сил и воодушевления молодежь.

Войдя в Обрекаров сад — дорожка почти заросла, — я остановился под поздней грушей, там, откуда Обрекар в последний раз видел свой горящий дом, колыбель девяти своих детей и могилу жены. Теперь этот дом не казался мне таким маленьким, как прежде, когда он был покрыт соломой и конек на крыше прогибался, словно спина старой коровы, доживающей свой век в хлеву, пережевывая пустое сено из полупустых и слишком высоких для нее яслей. Стены почернели от копоти, окна без стекол, и все равно дом не казался слепым. Крыша из белых досок так и светилась в лучах весеннего солнца. Возле чердачного оконца развевался флаг.

Не успел я войти во двор, как на меня кинулся волкодав. Я остановился. Пес приближался с громким лаем. Из дома вышел мальчик лет четырнадцати в военной форме, подозвал пса.

— Это что, новый Смукач? — спросил я.

— Да, — сказал он. — А ты Буковчарев.

— Ага. А ты Борис?

— Да, — ответил он с достоинством.

— А партизанская кличка?

— «Орленок», — отозвался он и посмотрел на меня. Взгляд у него был немного печальный, а глаза проникновенные, острые и живые, зоркие. Где-то я уже видел такие глаза.

Он показал мне отстроенный дом. Привел в горницу, где устроил себе жилье: почерневшие стены он сам побелил, повесил на них картинки и рисунки. Осмотрев дом, мы вышли во двор. Остановились, стали разговаривать. Борис все бросал взгляд на небо и вдруг воскликнул полным восхищения голосом:

— Смотри-ка, орел! Смотри!

Я поднял глаза. В синеве весеннего неба медленно и спокойно парил крупный орел. Он летал большими кругами, спускаясь ниже и ниже. Кружил над селом, еще украшенным флагами и торжественными арками. Кружил над домом Обрекара, где от белой крыши исходил запах смолы и свежести. На той стороне реки косили луг Модрияна. Крестьяне косили — каждый свой надел — густую траву. Остановились, сдвинули шляпы со лба на затылок, следили за полетом орла. Когда орел поднялся ввысь и направился к Облаковой вершине, они надвинули шляпы на глаза, и острые косы еще решительнее заходили по сочной траве.

Я посмотрел на Бориса. Его глаза блестели, капельки пота выступили над верхней губой, где уже пробивался пушок.

— Он часто прилетает, — весело сообщил Борис.

— Я уже видел его. Сегодня утром. И вчера, — ответил я.

— Да? — радостно спросил он и посмотрел, словно заглядывал в душу.

— Да.

Я попрощался с Борисом, этим орленком с открытым взором. Домой я возвращался берегом Идрийцы. Сняв ботинки, забрел в холодную воду. Посреди реки остановился, посмотрел на его дом. И он не показался мне таким уж старым и осиротевшим. Он стоял под ясным небом, на берегу быстрой реки, и из маленького чердачного оконца рвался прямо в весенний распахнутый мир флаг.

Ребула — сорт вина.

Задруга — здесь: сельскохозяйственный кооператив.

Полента — блюдо из кукурузной муки.

Симон Грегорчич (1844–1906) — видный словенский поэт-лирик; выходец из крестьян.

Диванить (от тур.) — беседовать, разговаривать.

«Фра Дьяволо» — комическая опера французского композитора Франсуа Обера (1782–1871).

Да, это отец Орел. Старая падаль, однако настоящий мошенник! (итал.)

У меня ничего нет! Я ничего не знаю! Все они такие, эти проклятые славяне. И еще смотрят на тебя своими глазищами! (итал.)

Поднимайся, падаль! (итал.)

Выведи собаку! (итал.)

Встать! Встать! (нем.)