Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

На второй год, после взятия Льежа и Руремонда [325], дядя Тоби счел себя вправе обзавестись четырьмя красивыми подъемными мостами, из которых два были уже точно описаны мной в предыдущих частях этого произведения.

В конце того же года дядя завел также пару ворот с опускными решетками; — эти последние были потом усовершенствованы таким образом, что каждый прут решетки мог опускаться отдельно; а зимой того же года дядя Тоби, вместо нового платья, которое он всегда заказывал к Рождеству, угостил себя красивой караульной будкой, поставив ее в углу лужайки, там, где у основания гласиса устроена была небольшая эспланада, на которой дядя держал с капралом военные советы.

— — Караульная будка была на случай дождя.

Все это следующей весной было трижды покрыто белой краской, так что дядя Тоби мог начать кампанию с большим блеском.

Отец часто говорил Йорику, что если бы подобную вещь сделал кто-нибудь другой, а не дядя Тоби, все усмотрели бы в этом утонченнейшую сатиру на пышность и помпу, которыми Людовик XIV обставлял свои выступления в поход с самого начала войны, особенно же в том году. — — Но это не в характере моего брата Тоби, — прибавлял отец, — добряк никого не способен оскорбить.

Но давайте будем продолжать.

Я должен заметить, что хотя в кампанию первого года часто повторялось слово город , — однако никакого города внутри крепостного полигона в то время не было; это нововведение появилось только летом того года, когда были выкрашены мосты и караульная будка, то есть в период третьей кампании дяди Тоби, — когда после взятия одного за другим Амберга, Бонна, Рейнсберга, Гюи и Лимбурга [326]капралу пришло на ум, что говорить о взятии стольких городов, не имея ни одного города, который бы их изображал, — было крайней нелепостью; поэтому он предложил дяде Тоби обзавестись небольшой моделью города, — которую можно было бы соорудить из полудюймовых планочек и потом выкрасить и поставить раз навсегда на крепостном полигоне.

Дядя Тоби сразу оценил достоинства этого проекта и сразу с ним согласился, но с добавлением двух замечательных усовершенствований, которыми он гордился почти столько же, как если бы был автором самого проекта.

Во-первых, их город должен быть построен точно в стиле тех городов, которые ему всего вероятнее предстояло изображать: — — с решетчатыми окнами, с высокими треугольными фронтонами домов, выходящих на улицу, и т. д. и т. д. — как в Генте, Брюгге и прочих городах Брабанта и Фландрии.

Во-вторых, дома в этом городе не должны быть скреплены между собой, как предлагал капрал, но каждый из них должен быть самостоятельным, так чтобы их можно было прицеплять и отцеплять, располагая согласно плану любого города. К исполнению проекта было приступлено немедленно, и дядя Тоби с капралом обменялись многими, очень многими взглядами, полными взаимных поздравлений, когда плотник сидел за работой.

— — Надежды их блестяще оправдались на следующее лето — — город был в полном смысле слова Протей — — то был и Ланден, и Треребах, и Сантвлиет, и Друзен, и Гагенау — и Остенде, и Менен, и Ат, и Дендермонд. —

Верно, никогда ни один город, со времени Содома и Гоморры, не играл столько ролей, как город дяди Тоби.

На четвертый год дядя Тоби, найдя, что у города смешной вид без церкви, поставил в нем прекрасную церковь с островерхой колокольней. — — Трим был за то, чтобы повесить в ней колокола; — — дядя Тоби сказал, что металл лучше употребить на отливку пушек.

Это привело к появлению в очередную кампанию полудюжины медных полевых орудий, — которые расставлены были по три с обеих сторон караульной будки дяди Тоби; через короткое время за этим последовало дальнейшее увеличение артиллерийского парка, — потом еще (как всегда бывает в делах, где замешан конек) — от орудий полудюймового калибра они дошли до ботфортов моего отца.

В следующем году, когда осажден был Лилль и в конце которого попали в наши руки Гент и Брюгге [327], — дядя Тоби оказался в большом затруднении по части подходящих боевых припасов; — — говорю: подходящих, — — потому что его тяжелая артиллерия не выдержала бы пороха, к счастью для семейства Шенди. — — Ибо газеты от начала и до конца осады были до того переполнены непрерывным огнем, который поддерживался осаждающими, — — и воображение дяди Тоби было так разгорячено его описаниями, что он непременно разнес бы в прах всю свою недвижимость.

Чего-то, стало быть, не хватало — какого-то суррогата, который бы создавал, особенно в два-три самых напряженных момента осады, иллюзию непрерывного огня, — — и это что-то восполнил капрал (главная сила которого заключалась в изобретательности) при помощи собственной, совершенно новой системы артиллерийского огня, — — не то военные критики до скончания века попрекали бы дядю Тоби за столь существенный пробел в его военном аппарате.

Пояснение сказанного не проиграет, если я начну, по своему обыкновению, немножко издалека.

Наряду с двумя-тремя другими безделушками, незначительными сами по себе, но дорогими как память, — которые прислал капралу несчастный его брат, бедняга Том, вместе с известием о своей женитьбе на вдове еврея, — были: шапка монтеро [328]и две турецкие трубки.

Шапку монтеро я сейчас опишу. — — Турецкие трубки не заключали в себе ничего особенного; они были сделаны и украшены, как обыкновенно; чубуки имели гибкие сафьяновые, украшенные витым золотом и оправленные на конце: один — слоновой костью, другой — эбеновым деревом с серебряной инкрустацией.

Мой отец, подходивший к каждой вещи по-своему, не так, как другие люди, говорил капралу, что ему следует рассматривать эти два подарка скорее как доказательство разборчивости своего брата, а не как знак его дружеских чувств. — Тому неприятно было, — говорил он, — надевать шапку еврея или курить из его трубки. — — Господь с вами, ваша милость, — отвечал капрал (приведя веское основание в пользу обратного мнения), — как это можно. — —

Шапка монтеро была ярко-красная, из самого тонкого испанского сукна, окрашенного в шерсти, и оторочена мехом, кроме передней стороны, где поставлено было дюйма четыре слегка расшитой шелком голубой материи; — должно быть, она принадлежала какому-нибудь португальскому каптенармусу, но не пехотинцу, а кавалеристу, как показывает самое ее название.

Капрал немало ею гордился, как вследствие ее качеств, так и ради ее дарителя, почему надевал ее лишь изредка, по самым торжественным дням; тем не менее ни одна шапка монтеро не служила для столь разнообразных целей; ибо во всех спорных вопросах, военных или кулинарных, если только капрал уверен был в своей правоте, — он ею клялся, — бился ею об заклад — или дарил ее.