Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Санчо Панса, потеряв сбрую своего осла, и тот не оглашал воздух более горестными воплями.

Когда первое возбуждение улеглось и письмена моего мозга начали проступать немного явственнее из путаницы, в которую привела их эта куча досадных приключений, — меня вскоре осенила мысль, что я оставил свои заметки в ящике разбитой кареты, — — продав карету, я продал вместе с ней каретному мастеру также и свои заметки.

Я оставляю здесь пустое место, чтобы читатель мог заполнить его любимейшим своим ругательством. — — Надо сказать, что если я когда-нибудь в своей жизни заполнял пустоту полновесными ругательствами, то, думаю, это случилось именно здесь. — * * *, — сказал я. — Стало быть, мои заметки о Франции, в которых содержалось столько же остроумия, сколько сытной снеди в яйце, и которые стоили четыреста гиней так же верно, как яйцо стоит пенни, — — я продал здешнему каретнику — за четыре луидора — да оставил ему в придачу (ах ты, господи!) карету ценою в шесть луидоров. Добро бы еще Додсли, Бекету или какому-нибудь другому заслуживающему доверия книгопродавцу, который, удаляясь от дел, нуждался бы в карете или, начиная дело, — нуждался бы в моих заметках, а то и в двух или трех гинеях, — я бы еще мог это стерпеть, — — но каретнику!.. — Ведите меня к нему сию минуту, Франсуа, — сказал я. — Le valet de place надел шляпу и пошел вперед — я же, сняв шляпу перед посланцем, последовал за ним.

Когда мы подошли к дому каретника, оказалось, что его дом и лавка на запоре; было восьмое сентября, рождество пресвятой богородицы, девы Марии. — —

— — Тантарра — ра — тан — тиви — — все пошли сажать майское дерево — попрыгать — поскакать! — — никому не было никакого дела ни до меня, ни до моих заметок: волей-неволей пришлось опуститься на скамью у дверей и пофилософствовать о своей участи. Судьба оказалась ко мне милостивее, чем обыкновенно: — не прождал я и получаса, как пришла хозяйка, чтобы снять папильотки, перед тем как идти на гулянье. — —

Француженки, к слову сказать, любят майские деревья à la folie [395]— то есть не меньше, чем ранние мессы. — — Дайте им только майское дерево (все равно, в мае, в июне, в июле или в сентябре — с временем года они не считаются) — и оно всегда будет иметь у них успех — — оно для них пища, питье, стирка, жилище. — — И будь мы, с позволения ваших милостей, людьми настолько политичными, чтобы посылать им в изобилии (ибо лесов во Франции немного) майские деревья…

Француженки стали бы их сажать, а посадив, пустились бы вокруг них в пляс (с французами за компанию) до умопомрачения.

Жена каретника вернулась домой, как я вам сказал, чтобы снять папильотки. — — Присутствие мужчины отнюдь не препятствует женскому туалету — — поэтому она сорвала свой чепчик, чтобы приступить к делу, едва отворив дверь; при этом одна папильотка упала на пол — — я сразу же узнал свой почерк. — —

— O, Seigneur! [396]— воскликнул я, — все мои заметки у вас на голове, мадам! — — J’en suis bien mortifiée [397], — сказала она. — — «Хорошо еще, — подумал я, — что они застряли в волосах, — ибо, заберись они поглубже, они произвели бы такой кавардак в голове француженки — что лучше бы ей до скончания века ходить без завивки».

— Tenez [398], — сказала она — и, не уясняя себе природы моих мучений, стала снимать их с локонов и с самым серьезным видом — одна за другой — сложила их в мою шляпу — — одна была скручена вдоль, другая поперек. — — Что делать! Когда я их издам, — сказал я, — —

— — им зададут перекрутку похуже.

— А теперь к часам Липпия! — сказал я с видом человека, избавившегося от всех своих затруднений, — — теперь уже ничто нам не помешает осмотреть эти часы, китайскую историю и т. д. — Кроме времени, — сказал Франсуа, — потому что скоро одиннадцать. — Стало быть, мы должны поспешить, — сказал я, зашагав по направлению к собору.

Не могу, по совести, сказать, чтобы я почувствовал какое-нибудь огорчение, когда один из младших каноников сказал мне, выйдя из западных дверей собора, — что большие часы Липпия совсем расстроились и не ходят уже несколько лет. — — — Тем больше останется у меня времени, — подумал я, — на обозрение китайской истории, и, кроме того, я лучше справлюсь с описанием часов, пришедших в упадок, нежели я мог бы это сделать, найдя их в цветущем состоянии. — —

— — И, не теряя и минуты, я помчался в коллегию иезуитов.

Однако с моим намерением бросить взгляд на историю Китая, написанную китайскими буквами, дело обстояло так же, как со многими другими замыслами, которые прельщают воображение только на расстоянии; по мере того как я приближался к своей цели — кровь во мне остывала — прихоть моя постепенно теряла всякую привлекательность, пока наконец не сделалась мне до такой степени безразличной, что за исполнение ее я бы не дал даже вишневой косточки. — — По правде говоря, времени оставалось очень мало, а сердце мое рвалось к гробнице любовников. — — Дал бы бог, — сказал я, взявшись за дверной молоток, — чтобы ключ от библиотеки был потерян; вышло, однако, не хуже…

Потому что у всех иезуитов приключились колики [399]— да такие, каких не запомнят самые старые лекаря на свете.

Так как местоположение гробницы любовников мне было известно с такою точностью, словно я двадцать лет прожил в Лионе, — — а именно, я знал, что она находится сейчас же направо за воротами, ведущими в предместье Вэз, — — то я отослал Франсуа на бот, не желая, чтобы так давно переполнявшее меня благоговейное чувство прорвалось в присутствии свидетеля моей слабости. — Вне себя от восторга я двинулся по направлению к заветному месту. — — Когда я завидел ворота, преграждавшие путь к гробнице, у меня дух захватило от волнения. — —

— Нежные, верные сердца! — воскликнул я, обращаясь к Амандусу и Аманде, — долго-долго я медлил пролить эти слезы над вашей гробницей — — — иду — — — иду. — — —

Когда я пришел, оказалось, что гробницы, которую я мог бы оросить своими слезами, уже больше не существует.

Чего бы я не дал, чтобы услышать в эту минуту дядино Лиллибуллиро!

Не важно, как и в каких чувствах, — но я мчался во весь опор от гробницы любовников — или, вернее, не от нее (потому что такой гробницы не существовало) — и едва-едва поспел на бот; — не отплыли мы и на сотню ярдов, как Рона и Сена соединились и весело понесли меня вниз по течению.

Но я уже описал это путешествие по Роне, прежде чем совершил его. — — —

— — — Вот я и в Авиньоне. — И так как здесь нечего смотреть, кроме старого дома, в котором жил герцог Ормондский [400], и не для чего останавливаться (разве только для коротенького замечания об этом городе), то вы через три минуты увидите, как я переезжаю через мост на муле в обществе Франсуа, едущего верхом на лошади с моей дорожной сумкой за седлом, в то время как хозяин обоих животных шагает по дороге перед нами с длинным ружьем на плече и шпагой под мышкой, из опасения, как бы мы невзначай не удрали вместе с его скотиной. Если бы вы видели мои штаны, когда я въезжал в Авиньон, — — хотя, мне кажется, на них интереснее было взглянуть, когда я заносил ногу в стремя, — — вы бы сочли предосторожность вполне уместной; у вас духу не хватило бы рассердиться; что касается меня, то я ни капельки не был обижен и даже решил по окончании путешествия подарить ему эти штаны, заставившие его вооружиться с головы до пят.