Адальберт Штифтер - Бабье лето

Когда Ризах вернулся на свое место, мой отец снова произнес речь.

— Здесь есть еще один отец, который тоже хочет сказать несколько слов и поставить кое-какие условия. Прежде всего, барон фон Ризах, примите мою живейшую благодарность за то, что вы сочли достойным одного из членов нашей семьи быть принятым в члены вашей семьи. Нашей семье оказана этим честь, и мой сын Генрих несомненно постарается приобрести все качества, необходимые для исполнения своей новой обязанности и для воплощения человеческого достоинства, без которого нельзя стать частью высшего общества. Я надеюсь, что в этом я могу поручиться за своего сына, и вы сами на это надеетесь, коль скоро доверили ему ту роль, какую он теперь играет. Мой сын внесет в новое домашнее хозяйство справедливую долю. В моем доме в городе для молодоженов всегда будет наготове подобающее жилье, и если я когда-нибудь предпочту сельскую жизнь, им найдется место и в моем новом жилище. Могут они, если пожелают, завести и собственный постоянный дом. То, что бракосочетание произойдет в Асперхофе, на мой взгляд, верно, и думаю, никто этого решения не станет оспаривать. А теперь у меня к вам, барон фон Ризах, еще одна просьба. Примите меня, старика, мою старую супругу, а также нашу дочь Клотильду, в свой семейный круг без колебаний. Мы люди мещанского сословия и, как таковые, жили просто. Но в любых обстоятельствах мы старались сохранить свою честь и доброе имя.

— Я знаю вас уже давно, — отвечал Ризах, — хотя и не лично, и уже давно уважаю вас. Еще глубже стал я уважать и любить вас, когда познакомился с вашим сыном. Как рад я вступить с вами в более тесные отношения, об этом может рассказать вам ваш сын, и будущее это покажет. Что касается мещанского звания, то и я принадлежал к этому сословию. Преходящие действия, которые называли заслугами, отторгли меня на некоторое время от этого сословия, но через свою приемную дочь я снова возвращаюсь к нему, единственно мне подобающему. Достопочтенный обладатель постоянной деятельности и устроенной семейной жизни, если вы сочтете меня, не имеющего ни того, ни другого, достойным этого, то прижмитесь к моему сердцу, и будем друзьями на все оставшиеся нам дни.

Оба встали со своих мест, встретились на середине пути друг к другу, обнялись и некоторое время не размыкали объятия. Как это всех потрясло, показали воцарившаяся мертвая тишина и влажные у многих глаза.

Когда Ризах покинул Матильду, моя мать подошла к ней, села с ней рядом и взяла обе ее руки. Женщины поцеловались и долго полуобнимали друг друга.

Я и Наталия подошли теперь к Ризаху и сказали, что мы глубоко благодарны ему за всю его любовь и доброту и что единственное наше стремление — становиться все более достойными его доброго мнения.

— Вы милые, приятные и честные, — сказал он, — и все будет хорошо.

Мы вернулись на свои места, и Ойстах, Клотильда, Роланд, Густав и сами родители пожелали нам всякого счастья и благополучия.

Затем разговор перешел к более простым и обыкновенным вещам. Все чаще вставали и перемешивались. На моей матери были сегодня в виде украшения некоторые из самых красивых камей, подаренных ей отцом. Мой гостеприимец часто на них поглядывал. Наконец он и Ойстах не удержались от искушения, подошли к матери, стали изумленно рассматривать камеи и говорить о них. Позднее подошел и Роланд. У отца блестели глаза от радости.

Поговорив еще немного, разошлись и стали готовиться к прогулке, которая должна была состояться еще до полудня. Собраться договорились на песчаной площадке перед домом.

Мы переоделись и вышли к месту сбора.

Отец, которому, вероятно, было очень любопытно увидеть все в этом доме, присоединился к Ризаху. Они стояли перед розами, и мой гостеприимец все объяснял отцу. Матильда шла рядом с моей матерью, Клотильда и Наталия держали друг друга под руку, мы же с Густавом, а временами и Ойстах с Роландом держались поблизости от стариков. С площадки мы пошли в сад, чтобы мои родные увидели сначала его. Мой гостеприимец исполнял для отца роль вожатого и объяснял ему все. Когда моя мать и Клотильда проявляли интерес к увиденному, им все объясняли их спутницы.

— Я вижу, однако, здесь бабочек, — сказал мой отец, когда мы углубились в сад.

— Это немыслимо и невозможно, чтобы мои птицы склевали все личинки, — отвечал мой гостеприимец, — они мешают только непомерному их распространению. Кое-что всегда остается и дает пищу на следующий год. К тому же бабочки прилетают и издалека. Да они были бы и лучшим украшением сада, если бы их гусеницы не были так вредны для наших человеческих потребностей.

— А разве птицы тоже не причиняют вреда плодовым деревьям? — спросил отец.

— Да, причиняют, — ответил мой гостеприимец, — особенно вишням и другим видам мягких плодов. Но по сравнению с пользою, которую приносят мне птицы, вред от них очень невелик, пусть и они получат свою долю от изобилия, которое они мне создают. К тому же, поскольку, кроме естественной пищи, они получают от меня дополнительный корм, а порою и лакомства, опасность налетов на мой сад значительно уменьшается.

Мы обошли весь сад. Каждая клумба, каждый в отдельности примечательный цветок, каждое дерево, каждая грядка, липовая аллея, пчельник, теплицы — все было подробно осмотрено. День почти совсем разгулялся, и везде во множестве благоухали цветы. Мы поднялись до высокой вишни и оглянулись оттуда на сад. Отец был счастлив все это видеть и наблюдать. Мать, по-видимому, не уделяла столько внимания окружающему, как отец, она, видимо, говорила с Матильдой о благополучии и неблагополучии и о будущем детей. Да и предметом разговоров между Клотильдой и Наталией вряд ли был главным образом сад. Вероятно, они коснулись других вещей.

От высокой вишни пришлось вернуться в дом, потому что время, остававшееся до обеда, уже истекало. На минутку все разошлись по своим комнатам и потом собрались в столовой.

Вторая половина дня была отдана осмотру хутора, лугов и полей. От высокой вишни мы пошли к засеянному холму, а по нему к полевому привалу. Мы прошли в точности тем путем, каким я прошел со своим гостеприимцем в тот вечер, когда я впервые попал в Асперхоф. На полевом привале мы немного огляделись. Ясень как раз покрылся первыми листочками и старался распустить их. Мы не могли сесть, потому что скамеечка была для этого слишком мала. От полевого привала мы пошли на хутор. Мы двинулись той дорогой, по которой я однажды шел наедине с Наталией. После осмотра хутора, где мой гостеприимец показывал отцу все до мелочей и объяснял ему, как выглядело все раньше, что из этого стало и что еще будет, мы пошли хуторскими лугами, полями на склоне холма дома роз, затем обошли холм, наконец, поднялись к рощице у пруда, а оттуда вернулись вдоль ручья в ольшанике, так что снова вышли к высокой вишне, откуда и пошли домой. Тем временем наступил вечер. Все вызывало у моего отца восхищение.