Адальберт Штифтер - Бабье лето

— Поля к западу от вишни до первого ряда деревьев наши, — сказал он. — Те, через которые мы прошли от вишни досюда, тоже принадлежат нам. Они доходят до тех длинных зданий, которые вы видите внизу, это наши хозяйственные постройки. На север, если вы оглянетесь, поля тянутся до тех лугов с ольшаниками. Луга тоже принадлежат нам и образуют границу наших владений. На юге наши поля доходят до той ограды из боярышника, где вы свернули с дороги. Вы видите, таким образом, что немалая часть этого холма — наши угодья. Мы ограждены собственностью, как другом, чьей верности не поколеблет ничто.

От меня не ускользнуло, что, говоря о собственности, он каждый раз употреблял слова «нам», «наши». Я думал, что он имеет в виду супругу или детей. Мне вспомнился мальчик, увиденный мною, когда мы поднимались сюда: может быть, это его сын.

— Остальная часть холма разделена между тремя хуторами, — заключил он свою речь, — нашими ближайшими соседями. С низин, окружающих холм, за которыми опять идут взгорья, начинаются наши дальние соседи.

— Благодатная, благословенная Богом земля, — сказал я.

— Вы правы, — отвечал он. — Земля и нива — благодать божья. Человек и не представляет себе невероятной, безмерной ценности этих злаков. Исчезни они с нашей части земли, мы погибли бы с голоду при всем нашем прочем богатстве. Кто знает, не потому ли жаркие страны не так густо заселены и не так преуспевают в науке и искусстве, как более холодные, что у них нет хлеба. Вы не поверите, как много зерна дает даже этот холмик. Я как-то потрудился измерить площадь этого холма в возделанной его части, чтобы на основании урожая наших полей и полей соседей подсчитать, какое в среднем количество зерна дает этот холм каждый год. Вы не поверите, какие получились цифры, да и я не представлял себе, что они окажутся такими большими. Если нам угодно, я покажу вам дома свою работу. Я тогда подумал, что злаки — такая же неприметная и постоянная принадлежность жизни, как воздух. О злаках и о воздухе мы долго не рассуждаем, потому что того и другого у нас вдоволь и они везде окружают нас. Спокойное потребление и воспроизводство злаков тянется бесконечной цепью через века и тысячелетия. Везде, где народы являют определенные исторические черты и разумное государственное устройство, мы застаем их уже с хлебом, а пастуха, который живет без тесных общественных связей, но в единстве со своим стадом, кормят не злаки, а их бедные родственники — травы, поддерживающие его бедное опять-таки существование. Извините, однако, что я разглагольствую о травах и злаках, это естественно, ведь я живу среди них, и только на старости лет научился ценить эту благодать.

— Передо мной не за что извиняться, — ответил я, — ведь я целиком разделяю ваш взгляд на злаки, хотя и вырос я в большом городе. Я много наблюдал за этими растениями, много читал о них, правда, больше с точки зрения ботаники, и с тех пор, как провожу изрядную часть года на лоне природы, все лучше и лучше понимаю их важность.

— Вы тем более поняли бы ее, если бы владели землей и особенно если бы разводили на ней эти культуры.

— Мои родители живут в городе, — отвечал я, — мой отец занимается торговлей, и кроме сада, никакой земли ни у него, ни у меня нет.

— Это очень важно, — сказал он, — в полной мере оценить эти культуры может лишь тот, кто их разводит.

Мы помолчали.

Я видел, что у его хозяйственных построек хлопочут люди. Одни ходили у ворот, занятые домашними работами, другие косили траву на ближайшем лугу, а часть провозила через ворота высоко нагруженные возы с высушенным за день сеном. Из-за большого расстояния я не мог различить подробности этих работ и разглядеть, как построены и устроены службы.

— Назвать вам, как вы просили, чьи там дома и поля, — продолжил он через несколько мгновений, — довольно трудно, особенно сегодня. Вообще-то с этого места большую часть соседей можно увидеть. Но сегодня из-за туч не видны не только горы, но и те белые точки в низине, что обозначают дома, о которых мне хотелось бы упомянуть. С другой стороны, этих людей вы не знаете. Вам следовало бы, собственно, побродить, пожить в этих местах, чтобы они что-то говорили вашей душе и вы понимали их жителей. Может быть, вы придете еще раз и погостите у нас подольше, а может быть, продлите теперешнюю свою задержку. А сейчас я скажу вам несколько общих слов, а из частностей прибавлю то, что может представлять для вас интерес. На это место я часто прихожу из-за соседей. Ведь помимо того, что здесь наверху всегда, даже в самые жаркие дни, дует прохладный ветерок, помимо того, что здесь я нахожусь среди своих работников, отсюда я вижу всех, кто меня окружает, а это наводит меня на всякие мысли, я размышляю, чем могу быть им полезен и как вообще сделать все лучше. В целом это необразованные, но не тупые люди, надо только принимать их такими, каковы они есть, и не торопиться переделывать их. Тогда они обычно и добронравны. Я многое перенял от них душой и способствовал многим их внешним выгодам. Они следуют тому, что говорит их долгий собственный опыт. Не надо только опускать руки. Сначала они высмеивали меня, а в конце концов начали подражать мне. Во многом они и сейчас меня высмеивают, и я это сношу. Эта дорога через мои поля короче другой, и когда я сижу здесь на скамейке, кто-нибудь обычно проходит мимо, останавливается, говорит со мной, я даю ему советы и чему-то учусь у него. Мои поля приносят уже больший урожай, чем у них, они это видят, и это для них самая веская причина задуматься. Только луг, лежащий у нас за спиной, лежащий ниже полей и орошаемый ручейком, мне не удалось улучшить, как я хотел: его еще портят кусты и пни ольхи, окаймляющие ручей и превращающие иные места в болото: но существенно поправить дело я не могу, потому что кусты и пни ольхи нужны мне для других целей.

Чтобы отвлечься от моего вопроса о разных его соседях, на который он, как я теперь понял, ответить не мог, во всяком случае, ответить так, как вопрос был поставлен, я спросил его, не входит ли в его имение и участок леса.

— Входит, — отвечал мой провожатый, — хоть он расположен не так близко, как того можно было пожелать ради удобства, однако же и достаточно далеко, чтобы не портить этот прелестный холм. Если бы вы продолжили путь в Рорберг, вместо того чтобы подняться к нашему дому, то, прошагав полчаса, вы увидели бы справа у самой дороги клин букового леса, который она огибает. Клин этот круто поднимается, расширяясь сзади, куда заглянуть с дороги нельзя, и принадлежит лесу, уходящему далеко назад. Отсюда видна большая его часть. Вон там, слева от поля, где заколосился ячмень.

— Я довольно хорошо знаю этот лес, — сказал я, — он обвивает взгорок и примыкает к дороге лишь одним краем; но, войдя в него видишь, какой он большой. Это Алицкий лес. Там растут могучие буки и клены, примешавшись к елям. За ним Алиц впадает в Аггер. По обоим берегам Алица — высокие скалы с редкими лекарственными травами, а оттуда на юг, к долине, идет полоса мощнейших буков.