Адальберт Штифтер - Бабье лето

— Я ведь не видел еще ни кухни, ни погреба, ни людской, — ответил я.

— Их вы увидите, если хотите, — сказал он.

Я не взял назад своих слов, сказанных скорее в шутку, и мы пошли в дом.

Здесь я увидел большую сводчатую кухню, большую кладовую, три комнаты для слуг, комнату, вероятно, дворецкого, затем прачечную, хлебопекарную печь и подвал для хранения фруктов. Как я и предполагал, все это содержалось в чистоте и отвечало своему назначению. Я видел занятых работой служанок, встретили мы и поглощенного каждодневными делами дворецкого. Плоская корзиночка, из которой мой провожатый кормил птиц, стояла у двери в особой нише, которая, по-видимому, и была ее постоянным местом.

Из этих помещений мы прошли в теплицу. Здесь было много всяких растений, в большинстве своем таких, которые в те времена были распространены. На подставках стояли камелии с холеными зелеными листьями, рододендроны, среди них, как явствовало из надписи, желтые, каких я никогда не видел, азалии самых разных видов и особенно много новоголландских растений. Среди роз преобладали чайные, которые как раз цвели. К теплице примыкал стеклянный домик с ананасами. На песчаной дорожке перед обоими домами стояли в кадках лимонные и апельсиновые деревья. У старика-садовника волосы были еще белее, чем у хозяина. Одет он был тоже необычно, только определить, в чем была эта необычность, я никак не мог. Я заметил, что на нем было много чисто белого, и в сочетании с белым фартуком это напоминало скорее одеяние повара, чем садовника.

Заметил я также, что узкая сторона теплицы была снаружи одета розами, как и южная сторона жилого дома, но это не показалось мне неприятным.

Старая супруга садовника, которую мы застали в его жилье, была, как и старик, во всем белом. К жилищу садовника примыкали комнаты его помощников.

— Теперь вы видели все, — сказал мой гостеприимец, когда мы вышли из этих комнат, — кроме комнат для гостей, каковые я вам покажу, если захотите, и жилья моего приемного сына, куда, однако, сейчас входить нельзя, потому что мы помешали бы его ученью.

— Подождем более позднего времени, и тогда я напомню вам об этом, — сказал я, — а теперь не откажите исполнить другую, более настоятельную мою просьбу.

— Что же это за более настоятельная просьба? — спросил он.

— Чтобы вы наконец сказали мне, — отвечал я, — откуда у вас такая уверенность в отношении погоды.

— Очень справедливое желание, — сказал он, — тем более что ваше мнение насчет грозы было причиной, заставившей вас подняться к нашему дому, а наш спор о грозе причиной, по которой вы здесь задержались. Пройдем, однако, к улью и сядем на скамейку под липой. По пути и на скамье я вам все расскажу.

Мы свернули на широкую песчаную дорожку, окаймленную вначале большими фруктовыми деревьями, а дальше — высокими, тенистыми липами. Между стволами стояли скамейки, в песке рылись птицы, а из веток доносилось пенье, которое я уже слышал вчера.

— В моем доме вы видели собрание естествоведческих инструментов, — сказал мой провожатый, когда мы пошли по дорожке, — они уже объясняют часть занимающего нас дела.

— Я видел их, — ответил я, — и особенное внимание обратил на барометр, термометр, а также на измеритель прозрачности и влажности воздуха. Но эти приборы есть и у меня, и когда я справлялся с ними перед своим походом, они предвещали скорее осадки, чем что-либо противоположное.

— Барометр упал, — отвечал он и прибавил, что понижение давления очень часто бывает связано с дождем.

— Верно, — заметил я.

— Стрелка гигрометра, — продолжал он, — приближалась к точке наибольшей влажности.

— Да, так оно и было, — отвечал я.

— Но электрометр, — сказал он, — показывал малую насыщенность воздуха электричеством, так что разрядки, с которой в наших краях обычно связан дождь, не приходилось ждать.

— Я тоже заметил это, — возразил я, — но электрическое напряжение не так уж связано с переменами в погоде и бывает чаще всего их следствием. К тому же вчера к вечеру накопилось достаточно электричества, и все приметы, о которых вы говорите, предвещали осадки.

— Да, они предвещали осадки, и таковые последовали, — сказал мой провожатый. — Ведь из незримых испарений образовались зримые облака, а они ведь не что иное, как мельчайшие капли воды. Вот и осадки. Малому электрическому напряжению я веса не придавал. Я знал, что если уж образуются облака, то и за электричеством дело не станет. Но приметы, о которых мы говорили, относятся лишь к тому малому пространству, в каком ты сейчас находишься, а надо смотреть шире, учитывать синеву воздуха и форму облаков.

— В воздухе уже вчера утром была та глубокая темная синева, — отвечал я, — которая предшествует дождю, и образование облаков началось уже в полдень и очень быстро усилилось.

— До сих пор вы правы, — сказал мой провожатый, — и природа подтвердила вашу правоту, нагромоздив такое множество облаков. Но есть и другие признаки, кроме тех, о каких мы сейчас говорили. Вы знаете, наверно, что есть приметы, свойственные только какой-то определенной местности и известные ее уроженцам, которым они передавались из поколения в поколение. Науке часто удается объяснить природу явлений, открытых благодаря долгому опыту. Вы знаете, что в той или иной местности облачко, появившееся и повисшее в определенной точке вообще-то чистого неба, — верное для этой местности предвестие грозы, что потемнение неба в определенном месте или ветер с определенной стороны предвещают обложной дождь, и дождь этот всегда следует. Такие приметы есть и в данной местности, а вчера ничто на дождь не указывало.

— Признаков, свойственных только этой местности, я наблюдать не мог, — сказал я, — но думаю, что все-таки не они одни заставили вас высказаться так решительно, как вы это сделали.

— Да, не они, — отвечал он, — у меня были и другие причины.

— А именно?

— Все предвестия, о которых мы до сих пор говорили, очень грубы, — сказал он, — и обычно воспринимаются нами через пространственные перемены, каковых, если они не достигнут определенной величины, мы вообще не заметим. Сцена, на которой разыгрываются метеорологические события, очень велика. Там, куда мы не в силах заглянуть и откуда нельзя воздействовать на наши научные приборы, — там как раз, может быть, и находятся причины и противопоказания, которые, будь они нам известны, обратили бы наш прогноз в его противоположность. Поэтому приметы могут и обмануть. Но есть куда более тонкие приборы, устройство которых для нас тайна, приборы, на которые влияют причины, нам непостижные, приборы, на которые можно положиться всегда.

— Что же это такое?

— Нервы.

— Значит, если пойдет дождь, то вы чувствуете это своими нервами?