Адальберт Штифтер - Бабье лето

— Прелестная у вас резиденция, — заметил я.

— Не только резиденция, прелестен весь этот край, — возразил он, — здесь хорошо жить, удалясь от человеческой скученности и трудясь в меру своих сил. Иногда надо заглядывать в самого себя. Но и в самом прекрасном краю негоже быть всегда наедине с собой. Порой следует возвращаться к своему обществу, хотя бы лишь для того, чтобы прийти в умиление от какой-нибудь великолепной развалины, оставшейся от знакомца нашей юности, или полюбоваться каким-нибудь крепышом, которому удалось сохраниться. После таких перерывов сельская жизнь снова льет свой целительный бальзам на открытую душу. Но нужно находиться вдали от города и не испытывать его воздействия. В городе видны те перемены, которые вызваны искусствами и ремеслами, в деревне же те, причина которых — насущная потребность или взаимодействие явлений природы. Между этими переменами нет лада, и после городской жизни сельская представляется тебе чуть ли не вечной, и тогда перед тобой — прекрасная явь, а перед мысленным взором — прекрасное прошлое, уходящее в бесконечность чередой изменений в природе и людях.

Я ничего не ответил на эту речь, и мы помолчали.

— Вы останетесь у нас на вторую половину дня и на ночь?

— После такого приема, — отвечал я, — я с удовольствием провел бы здесь еще одни сутки.

— Отлично, — сказал он, — только позвольте мне оставить вас на некоторое время одного, потому что приближается час, когда я должен сходить к Густаву и помочь ему в его учебных занятиях.

— Только не стесняйте себя ни в чем, — ответил я.

— В таком случае я вас покину, — сказал он, — а вы прогуляйтесь по саду, или поглядите на поле, или пойдите в дом.

— Сейчас мне хотелось бы еще немного посидеть под этим деревом, — отвечал я.

— Поступайте как вам угодно, — сказал он, — только помните, что обедают в этом доме, как я вчера сказал, в двенадцать.

— Помню, — сказал я, — и порядка не нарушу.

Вскоре он встал, стряхнул с волос былинки и букашек, упавших на него с дерева, поклонился и ушел в сторону дома.

Я довольно долго просидел под деревом, размышляя об увиденном и услышанном. Пчелы жужжали в деревьях, и в саду пели птицы. Дом, куда ушел старик, проглядывал сквозь зелень деревьев отдельными частями, белой стеной, черепичной крышей, а справа от меня, за кустами, там, где угадывалась столярная мастерская, в небо поднимался дымок. Пенье птиц и жужжанье пчел были для меня почти тишиной, потому что в своих странствиях по горам я привык к такому постоянному шуму. Тишину нарушали лишь отдельные звуки, доносившиеся из сада от работников, то слышался визг насоса, качавшего и направлявшего в бочку по желобам воду для вечерней поливки, то раздавался дальше или ближе человеческий голос, что-то приказывавший или объяснявший. Небо, просвечивавшее там и сям в зелени деревьев, было везде синее и показывало, сколь прав был мой гостеприимец в своем предсказании хорошей погоды.

Наконец я оторвался от своих размышлений и пошел садом вверх.

Пошел я к высокой вишне. Я искал открытого места, потому что в саду из-за ограниченного обзора нельзя было определить метеорологическую обстановку. Здесь, наверху, небо вздымалось надо мной высоким, широко растянутым колоколом, и на всем этом колоколе не было ни единого облачка. Горы, которые мы вчера не могли увидеть, четко вырисовывались на юге. Пространство перед ним было усеяно белыми точками церквей и деревень, ближе ко мне виднелись башни знакомых мне мест, а подо мною покоились сад и дом, в котором вчера меня так приветливо приняли. Хлеба, начинавшиеся неподалеку от меня за оградой и вчера совсем неподвижные, находились сегодня в хоть и легком, но веселом волнении. Я подумал, что погода не только сейчас так хороша, но и долго еще останется такой же прекрасной.

От высокой вишни я снова пошел в сад, разглядывая разные предметы.

Я еще раз побывал в теплице. Теперь я многое рассмотрел подробнее, чем это удалось мне прежде, когда я со своим провожатым совершал только обход дома. Белый садовник, присоединившийся ко мне, многое мне объяснял, давал разные справки и отвечал на все мои вопросы в меру своей осведомленности. Когда я покидал это здание, он сказал, что хочет показать мне еще кое-что, чего хозяин по забывчивости не показал. Садовник повел меня на песочную площадку, со всех сторон открытую солнцу, но защищенную от сильных ветров окружавшими ее на некотором расстоянии деревьями и кустами. Среди площадки стоял стеклянный домик, он был углублен в землю. Поэтому и еще из-за того, что его окружали деревья, я прежде не заметил его. Когда мы подошли ближе, я увидел, что он весь из стекла и что каркас у него не крепче, чем нужно, чтобы держались стеклышки. Домик был, вероятно, для защиты от града, обтянут мощной железной сеткой. Когда мы по нескольким ступенькам спустились из сада внутрь домика, я увидел, что в нем помещены растения, причем только одной породы, сплошь кактусы. В тысячах горшочков было более сотни разновидностей кактусов. Низкие и круглые стояли свободно, длинные же, пускавшие воздушные корни, соседствовали со стенками из смешанной с землей древесной коры, куда и вцеплялись корнями. Все окошки над нашими головами были открыты, отчего все помещение продувалось воздухом, а солнечные лучи не встречали препятствий. Горшки стояли на деревянных подставках, а между ними были промежутки, так что можно было ходить по всем направлениям и все осматривать. Садовник водил меня, показывая мне группы и подгруппы, по которым были распределены кактусы.

Я сказал, что рад такому заботливому отношению моего гостеприимца к этим растениям, несомненно своеобразным и занятным.

— Чем дольше их наблюдаешь и чем дольше имеешь с ними дело, тем занятнее они становятся, — сказал садовник. — Строение их очень разнообразно, иголки могут служить и настоящим украшением, и оружием, а листья бывают чудесны, как сказки. Через месяц вы бы увидели очень красивые, они еще не распустились как следует.

Я сказал ему, что уже видел их листья, не только такие, которые, хоть они и красивы, встречаются везде, но и другие, редкие, и такие, где красота соединяется с приятным запахом. Я сказал ему, что в прежние времена занимался ботаникой, правда, не ради садоводства, а для собственного образования и развлечения и что кактусам я уделял внимание не в последнюю очередь.

— Если хозяин собирает старые вещи, — сказал он, — то ему следовало бы делать это и со старыми растениями. В Ингхофе в теплице есть cereus потолще мужской руки вместе с рукавом. Он поднимается по стене, загибается и растет дальше по потолку, к которому прикреплен веревками. Нижняя часть его уже одеревенела, на ней вырезаны имена. Думаю, что это cereus peruvianus. Там не так уж дорожат им, и хозяину следовало бы купить его, даже если из-за длины этого кактуса пришлось бы сцепить три повозки, чтобы доставить его сюда. Ему уже добрых двести лет.