Адальберт Штифтер - Бабье лето

— До какой степени предназначены для вредных насекомых эти пернатые существа, — сказал он позднее, — явствует из того, что они разделяют свой труд между собой. Лазоревка и лесная синица находят скрытые под корой личинки листовертки и других гусениц, обыскивая кончики веток, синица большая обыскивает внутреннюю часть кроны, синица-кузнечик облезает ствол за стволом, извлекая спрятанные яички, зяблик, живущий в хвойных деревьях, отчего мы и держим таковые в саду, любит спускаться с них и охотиться на всяких жучков, а ему помогают или, вернее, превосходят его в этой работе овсянки, славки, малиновки, которые ищут и находят пищу на земле, под капустой и в живых изгородях. Не мешая друг другу, они не знают устали в своей неимоверной деятельности и как бы даже подхлестывают в ней друг друга. Я не наблюдал за ними нарочно, но когда живешь среди птиц долгие годы, наблюдения накапливаются сами собой.

Еще одну любопытную мысль, — продолжал он, — пробудил во мне, или, вернее, укрепил, поскольку она уже давно у меня возникла, образ жизни этих созданий. Всем явлениям, которые важны, Бог, кроме нашего осознания их ценности, придал и некую прелесть, располагающую к ним нашу душу. Этим столь полезным созданиям он дал еще, я бы сказал, золотой голос, который проймет и самого зачерствелого человека. В нашем саду я испытывал большее удовольствие, чем порой в залах, где игралась самая изощренная музыка, какую редко доводится слышать. Правда, птица поет и в клетке, ведь она легкомысленна, правда, она очень пуглива, всего боится, но испуг и страх быстро забываются, она прыгает на жердочке и распевает песенку, которую однажды выучила и всегда повторяет. Попав в молодости или даже в старости в неволю, она забывает о своем горе, прыгает взад-вперед в тесном пространстве, хотя ей прежде был нужен простор, и поет свою мелодию. Но это песня привычки, не радости. Наш сад — это как бы огромная клетка без проволоки, прутьев и дверки, где птица поет от необычайной радости, которой она так легко отдается, где мы можем услышать дружный хор голосов, который в комнате показался бы лишь беспорядочным криком, где мы можем, наконец, наблюдать быт птиц и их повадки, весьма различные и часто способные вызвать улыбку у самой серьезности. Разводить птиц в саду по нашему примеру соседи не стали. Люди не глухи ни к красоте птицы, ни к ее пению, и оба эти свойства — беда для птицы. Люди хотят наслаждаться ими, наслаждаться вблизи и, не создавая, как мы, клетки с незримыми проволочками и прутьями, показывающей естество птиц, делают клетку зримую, где птица поет взаперти, пока ее не постигнет ранняя смерть. Они, таким образом, не бесчувственны к голосу птицы, но бесчувственны к ее страданию. К тому же людям, особенно детям, по слабости их и тщеславию, бывает приятно хитростью завладеть птицей, которую крылья и скорость выводят как бы за пределы человеческой силы. Поэтому ловля птиц была исстари удовольствием, особенно для людей молодых, удовольствие это, однако, нужно сказать, весьма грубое, достойное, в сущности, презрения. Еще хуже, правда, и отвратительнее, когда певчих птиц ловят не ради их пения, а ловят и убивают, чтобы их съесть. Невиннейшие, порой прекраснейшие создания, радующие нас своим сладкозвучным пением и милым нравом, дающие нам одно лишь добро, преследуются как преступники, их расстреливают, когда они повинуются зову к общению, их вешают, когда они хотят утолить острый голод. И делается это не для того, чтобы удовлетворить насущную потребность, а из прихоти, для удовольствия. В это нельзя было бы поверить, если бы мы не знали, что так поступают от недомыслия или по привычке. Но это-то и показывает, как мы еще далеки от истинной цивилизованности. Вот почему среди диких народов, а также народов, неспособных укротить свою жадность или еще не нашедших своим силам более высокого применения, мудрые люди распространили суеверия, чтобы спасти ту или иную птицу из-за ее красоты или полезности. Так стала священной птицей ласточка, которая приносит благословение дому, если влетит в него, и убить которую — грех. И вряд ли какая-либо птица заслуживает этого больше, чем ласточка, которая так прекрасна и приносит такую неисчислимую пользу. Так оказался под божественным покровительством аист, а для скворцов мы вешаем на свои деревья деревянные домики. Надеюсь, что, когда у наших соседей откроются глаза на полезность ухода за певчими птицами, они последуют нашему примеру: ведь успех и пользу они замечают как нельзя лучше. Думаю, что и нашим властям надлежало бы отнестись к этому делу серьезно, издав строгий закон против ловли и истребления птиц и соблюдая его со всей осмотрительностью и строгостью. Тогда роду человеческому была бы сохранена некая благодать и отрада, мы ходили бы по земле, как по прекрасному саду, а настоящие сады дарили бы нам радость, никогда не болея, а в особенно несчастливые годы не являя нам полного отсутствия листьев и печального запустения. Не хотите ли вы поглядеть на наших пернатых друзей?

— С удовольствием, — сказал я.

Мы поднялись и отошли еще дальше в глубь сада.

Многоголосый щебет в саду и громкое пение поблизости, немало удивившие меня вчера, когда я слышал их из комнаты, показались мне сейчас чем-то очень приятным, даже достопочтенным, и, видя шагающих в ветках или скачущих по песчаной дорожке птиц, я проникался какой-то радостью. Мой провожатый подвел меня к живой изгороди, указал на нее пальцем и сказал:

— Смотрите.

Я ответил, что ничего не вижу.

— Присмотритесь получше, — сказал он, снова указывая направление пальцем.

В густом сплетении колючих веток, устроенном в изгороди, я увидел гнездо. В гнезде сидела малиновка, судя по красной метке на спинке. Она не вспорхнула, а только чуть повернула к нам головку и без страха, доверчиво посмотрела вверх черными, блестящими глазами.

— Эта малиновка сидит на яйцах, — сказал мой провожатый. — Поздний брак, как то часто бывает. Я уже несколько дней навещаю ее и подкладываю поблизости личинки хрущака. Плутовка это знает, поэтому она уже спрашивает меня о них и не боится пришедшего со мной незнакомца.

В самом деле, птичка спокойно сидела в гнезде, ее не смущали ни наши речи, ни наши взгляды.

— Вообще-то с ней надо быть честным, — сказал мой гостеприимец, — но у меня сейчас нет личинок в руке — поэтому, Густав, сходи в дом и принеси мне одну.

Юноша быстро повернулся и поспешил в дом.

Тем временем мой провожатый провел меня немного вперед и снова показал мне под колючками в изгороди гнездо, где сидела овсянка.

— Эта сидит на своих птенцах, на которых нет еще и пушка, и греет их, — сказал мой провожатый. — Она не может надолго отлучаться от них, поэтому большую часть пищи доставляет отец. Но через несколько дней они окрепнут настолько, что станут отовсюду вылезать из-под матери, хотя она время от времени и будет садиться на них.