Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

— Знаешь что, брат, — начал Варненас, видимо, всерьез решивший дать отпор. — Все это хорошо в теории, но в жизни такой крайний индивидуализм может привести к сущему хаосу. Если мы будем попирать свои обеты, забросим свои обязанности, начнем метаться от одного к другому — то ничего хорошего не сделаем. Вспомни, что человеку свойственно обманываться и потакать своим слабостям. Стремясь жить полной жизнью, он фактически ищет преходящего счастья и наслаждения. Смотри, как бы тебя не объявили гедонистом.

— Ты меня считаешь таким?

— Нет, я говорю вообще.

— А я говорю отнюдь не вообще. Пусть каждый заглянет в себя. Все эти жизненные теории могут быть весьма относительны. Что касается меня, то я спокоен. Я все взвесил, я много думал и страдал, итог моей жизни для меня очевиден. Мне такой индивидуализм по вкусу.

— Значит, ты не только релятивист, ты индивидуалист даже в применении принципов?

— Несомненно. Говоришь, меня объявят гедонистом? Меня мало трогает, кем меня объявят. Наконец существуют разные виды наслаждения: одному приятно вкусно есть, пьянствовать, бездельничать, целовать красавиц; другому — иметь чистую совесть, обрести душевную гармонию, избавиться от парализующих противоречий. Кто не видит разницы между этими видами наслаждений, пусть думает обо мне, что хочет, а кто видит, пусть судит меня по моим делам.

Варненасу нравилось, что его приятель говорит в таком резком, даже вызывающем тоне и, кажется, готов на решительные действия. Поэтому, как уже часто бывало, он и теперь, заканчивая спор, сказал:

— Хорошо! Допустим, что ты рассуждаешь правильно. Тогда чего же ты ждешь? Делай, как считаешь нужным, и чем скорее, тем лучше.

Но Васарис заявил:

— Нет. Laissez faire, laissez passer. [187] Пусть все идет своим ходом (франц.).

— Комедиант! — возмутился Варненас, — то ты доказываешь, что твою жизнь должны формировать художественные склонности и устремления, то собираешься коснеть в рамках, не дающих простора этим устремлениям.

— В жизни художника, — пояснил поэт, — все совершается само собой. Насильственным путем здесь ничего не добьешься, скорее испортишь дело. Придет время, жизнь сама подскажет как поступить.

После таких разговоров Варненас приходил к выводу, что его приятель стал неисправимым софистом, что различного рода соображения и размышления мешают ему прийти к окончательному решению, и он стал придумывать, как бы вывести поэта из этого состояния.

Когда Варненас собрался уходить, Васарис сказал, будто ему это только что пришло в голову:

— Знаешь, Пятрас, помоги мне еще раз встретиться с Ауксе Гражулите. После того вечера мы расстались ни тепло, ни холодно, и мне до сих пор не удалось с ней поговорить. Одному идти к ней неловко, мы слишком мало знакомы.

— Я тоже редко ее вижу и у них не бываю. Но попытаюсь что-нибудь придумать. Какое сегодня число? 29 декабря? А что если мы где-нибудь вместе встретим Новый год?

— Это было бы замечательно.

— Может быть, соберемся у Индрулиса? У него теперь стало просторнее.

— Ни в коем случае. Хорошо бы вообще обойтись без него.

— Даже так? Откуда такая вражда?

— Можешь думать об этом, что хочешь, но встречу организуй.

— Ладно, позабочусь. До свидания.

Друзья расстались довольные проведенным вечером и друг другом. Васарис радовался скорой встрече с Ауксе, а Варненас тому, что организует литературно-музыкальный вечер в канун Нового года.

На другой день Варненас позвонил Ауксе будто бы для того, чтобы спросить, где и как она намеревается встретить Новый год. Оказалось, что она еще твердо не решила, Может быть, пойдет в оперу или к знакомым, а скорей всего останется дома и будет играть Шопена либо Дебюсси. Думала пригласить кого-нибудь, но, вероятно, в этот вечер все будут заняты.

— Вот и отлично, — обрадовался Варненас. — Мы с Васарисом сговорились собрать маленькую теплую компанию и провести вечер, слушая музыку и стихи. Вопрос только — где? У меня пианино уж увезли.

— Это не проблема: у нас большая квартира, мы с папой будем искренне рады гостям. Так кого же пригласить?

Решили позвать еще несколько человек, по большей части тех же, кто был на литературном вечере у Варненаса. Обещали прийти поэт Кальнюс, композитор Айдужис, артистка Лапялите, редактор журнала «Луч» Карклис и еще две барышни, — все люди молодые и компанейские. Старик Гражулис, боясь, что ему будет скучно с молодежью, пригласил двух гостей постарше. Компания обещала быть веселой и разнообразной.

В девять часов вечера под новый 1925 год в квартире Гражулиса было светло, уютно и весело. Собрались почти все гости. Просторная гостиная, смежная со столовой, звенела от голосов и смеха. Композитор Айдужис, присев к роялю, чтобы размять пальцы, негромко брал арпеджио, и под эти ненавязчивые звуки каждый чувствовал себя хорошо и уютно.

Варненас с Васарисом, как зачинщики, пришли первыми, думая, что их услуги могут понадобиться хозяйке, но все уже было приготовлено.

Васарис шел к ней несколько обеспокоенный: как-то примет его эта гордячка? Но уже с первых слов Ауксе он почувствовал себя с нею легко, как со старой знакомой.

— А, господин Васарис, — радостно воскликнула Ауксе, — и не стыдно вам, за полгода ни разу не навестили меня и не познакомились с папой? Он ведь почти так же интересуется вашими стихами, как и я. Пятрас, — обратилась она к Варненасу, — хорошо, что вы догадались привести к нам господина Васариса. Идемте, я познакомлю вас с папой!

Отец Ауксе был высокого роста, седой, еще крепкий мужчина лет шестидесяти. Овалом лица, линиями носа и губ он напоминал дочь. Гражулис, приветливо улыбаясь, поздоровался с гостями и любезно выразил свое удовольствие по поводу их прихода. В ожидании своих «стариков», которые запаздывали, он нашел о чем поговорить с Варненасом, но к молодежи не присоединялся.

Едва все собрались, как хозяйка пригласила гостей ужинать, чтобы успеть до наступления Нового года повеселиться вволю. Гости шумной толпой направились в столовую, окружили стол и рассматривали карточки. Каждый искал свое место и оглядывался направо и налево, кого же назначила хозяйка ему в соседи?

Людас Васарис обрадовался, увидав, что его место рядом с Ауксе.

— Второй раз мне выпадает счастье сидеть с вами, — сказал он. — Но в первый раз это не доставило вам удовольствия. Боюсь, что я и нынче не сумею вам угодить.

Ауксе весело улыбнулась.

— Я очень сожалею, что тогда у меня было плохое настроение. Вы, наверно, подумали, что я ужасная злюка.

— Если и не злюка, то весьма ученая и строгая женщина. Что касается учености, я не ошибся, а насчет строгости — нынче увидим.

Обмениваясь шутками, они приглядывались друг к другу и делали выводы.