Барри Пейн - Переселение душ

— Деннисон, Деннисон!

Слова застряли в горле сэра Эдрика.

— Да, — кивнул доктор, — это он. Я вовремя вывел женщин из комнаты, так что видел его только я. Вам тоже придется на него взглянуть.

Он поднял свечу, и оба они вступили в комнату — одну из спален. На кровати под одеялом что-то шевелилось. Доктор Деннисон помедлил, затем слегка откинул одеяло.

Они покинули помещение едва ли не бегом. Когда они вернулись в гостиную, сэр Эдрик предложил доктору сесть.

— Что вы скажете, доктор? Надо что-то решать, и немедленно.

— Исключительные случаи, — помедлив, начал излагать свою мысль доктор Деннисон, — требуют исключительных средств. Пока он в нашем доме, его жизнь в наших руках. Мы можем проявить к нему милосердие или, прижав руку к его рту, можем…

— Прекратите, — прервал доктора сэр Эдрик. — Я помню, что пока ждал вас, я упал на колени и молил Бога спасти Еву. Я был с Богом откровенен, я поведал ему о том, о чем никогда не говорил с людьми. Было бы позором предлагать цену за его милость. И я сказал, что вынесу любое наказание, приму любую кару, ниспосланную им.

— Ну и?..

И ныне две кары обрушились на меня. Моя жена, Ева, мертва. Но ее смерть я переношу легче, ибо знаю, что отныне Господь принял ее среди святых, и с ними ее светлая душа будет счастливее, нежели со мною. Я был недостоин ее. И все же она находила хорошее даже в моей мерзости. Она гордилась, Деннисон, моей силой духа и мощью тела. И я благодарен Богу, что она никогда не увидит его и не испытает того позора, который обрушился на наш дом. При всей своей мягкости, она была гордая женщина, почти такая же гордая, как я. А я был мерзок, и я должен понести наказание. Оно предопределено мне свыше, и я приму его. Я воспитаю его — ведь это мое дитя, плоть от плоти. Но если будет возможно, я скрою мой позор, чтобы никто, кроме вас, не узнал о нем.

— Это невозможно. Живущие в доме рано или поздно узнают о нем. Первое, что спросят женщины: «Где младенец?»

Сэр Эдрик встал, стиснул могучие руки, и на лице его отразилась непереносимая мука. Но он был преисполнен решимости.

— Что ж, чему быть, того не миновать — раз этому суждено стать известным, значит, так тому и быть. Это я виноват. Если бы я поступал так, как хотела Ева, ничего бы не произошло. Я вынесу все.

— Сэр Эдрик, не сердитесь на меня, может быть, я скверный советчик. Не произносите слово «позор». В природе есть вещи, недоступные нашему пониманию. Если женщина слаба здоровьем и чересчур впечатлительна и к этому примешиваются другие обстоятельства, то подобное случается. Если это и позор, то причина тому — не вы, а природа, а значит, она и должна стыдиться. Что верно, то верно — простые, невежественные люди заклеймят вас позором. Но самое ужасное — в этом случае позор осквернит память о Еве.

— Тогда, — закончил сэр Эдрик тихо, но решительно, — этой ночью ради Евы я нарушу слово, данное Господу, и погублю свою душу навеки.

Через час сэр Эдрик и доктор Деннисон вместе вышли из дому. У доктора в руках был подсвечник, а сэр Эдрик нес что-то завернутое в одеяло. Они миновали сад, затем прошли через северную часть парка к пустоши, известной как Хэлс-Плэнтинг. В самой середине Хэлс-Плэнтинг находилось несколько извилистых пещер, и проход в них был чрезвычайно труден и опасен. Из этих пещер они вернулись без ноши.

Занимался рассвет, и запели птицы.

— Неужели они не могут помолчать хоть в это утро? — устало пробормотал сэр Эдрик.

…На похороны леди Ванкерест и младенца, пережившего ее лишь на несколько часов, народу пришло мало — так пожелал хозяин. И лишь три человека знали, что похоронено было только одно тело — тело леди Ванкерест. Эти трое были сэр Эдрик Ванкерест, доктор Деннисон и сиделка, которой сэр Эдрик доверял.

Следующие шесть лет сэр Эдрик почти целиком посвятил воспитанию младшего Эдрика, своего сына от первой жены, и жил отшельником. В это время начали распространяться странные слухи о Хэлс-Пдэнтинг, и люди стали избегать это место.

Сэр Эдрик тяжело заболел. Вскоре он уже лежал на смертном одре. Окно в комнате, где он лежал, было открыто, и внезапно издали донесся тягучий, низкий вой. Доктор и сиделка не обратили на это внимания, полагая, что кричат совы. Но сэр Эдрик поднялся в постели, прежде чем его смогли остановить, добрался до окна и, вскинув руки, закричал:

— Волки! Волки! Волки!

И рухнул бездыханным.

С тех пор минуло четыре поколения.

О семье Ванкерест постепенно стали забывать.

К концу девятнадцатого века мало кто заводил речь о Хэлс Плэнтинг. Разве что иной раз можно было вытянуть какие-нибудь истории о былых временах из Джона Марша, самого старого жителя деревни. Два его сына хорошо зарабатывали, и деньги у него водились всегда, но он из принципа не платил за пиво, которое порой потягивал в пивной при старом постоялом дворе «Гуляка». За пиво платили фермер Уинтвейт, а иногда мистер Спайсер, работавший на почте. Бывало, что и сам владелец пивной оплачивал вечерний кутеж старика. В благодарность Джон Марш злословил и сплетничал о прошлом жителей, и если бы старикам Уинтвейту и Спайсеру довелось воскреснуть, то Джону Маршу не поздоровилось бы, а между тем он, оставаясь безнаказанным, молол языком, да еще и пил пиво за счет их детей и внуков. Он пил пиво за чужой счет и беззастенчиво поливал грязью какого-нибудь усопшего дедушку своего благодетеля, утверждая, что тот был «никчемный человек, гораздый только грабить исподтишка на большой дороге». Его байки звучали так правдоподобно, потому что люди всегда готовы поверить в грехи собственных, даже близких, родственников.

С прошлым он вообще обращался непочтительно. Особенно бесцеремонно он прохаживался насчет «чертовой семейки» Ванкерест и без устали пересказывал всевозможные домыслы и сплетни. Ему возражали иногда, что нынешний сэр Эдрик, последний из рода Ванкерестов, был хорошо воспитанным молодым человеком, о котором ничего дурного нельзя было сказать. Он не унаследовал дикого и бешеного нрава своих предков. И не было никакой его вины в том, что в Хэлс-Плэнтинг давно поселилась и живет до сих пор нечистая сила, а ведь в это верил не только каждый житель Манстета, но и обитатели окрестных деревень. Однако Джон Марш не принимал никаких оправданий этого проклятого рода и любил рассказывать о пророчестве одной старухи, которая умерла странной смертью. Он страстно желал дожить до того времени, когда оно исполнится.

Свое повествование Марш начинал с третьего баронета О нем старику было известно не многое. Рассказывали, что этот самый сэр Эдрик много путешествовал и одно время держал волков, намереваясь дрессировать их, как собак. За волками никто не присматривал, и они стали наводить страх на всю округу. Леди Ванкерест, вторая жена баронета, просила мужа уничтожить зверей, но сэр Эдрик, хоть и любил ее гораздо больше первой жены, упорствовал, когда дело касалось его прихотей, и отделывался обещаниями. Однажды на леди Ванкерест набросились волки и хотя не покусали ее, но напугали страшно. Сердце сэра Эдрика преисполнилось раскаянием, правда запоздалым. Он взял ружье, вышел во двор, где содержались волки, и перестрелял всех.