Барри Пейн - Переселение душ

— Это было так чудесно! — воскликнула девочка. — Мне хотелось, чтобы вы играли и играли бесконечно! — Она протянула ему руку. — Спасибо, спасибо!

Фрейлейн пришла в полный ужас. Ее вообще терзал постоянный страх перед тем, что способна натворить Селия, и, как правило, Селия не обманывала ее ожиданий. Гувернантка принялась извиняться за недостойное поведение девочки:

— Она ошен, so zehr порывист.

Хейнес встал.

— Ach seien Sie ihr nicht buse, — заговорил он смеясь. — Es freut mich ja, dass sie meine dumme. Musik geme hurt.

Если бы он сказал по-английски, что просит ее не ругать девочку и рад, что его неумелая игра пришлась Селии по душе, он произвел бы меньшее впечатление. Но сам факт, что он говорил на ее родном языке, возносил его в глазах фрейлейн до небес.

Селии было позволено сидеть до одиннадцати, и только потом она ушла спать, наполненная музыкой, восторгом и обожанием.

На следующее утро Хейнес опоздал к канонику на целый час. История о том, что он куда-то засунул тюбик с краской и не смог разыскать его, выглядела правдоподобно и даже забавно, однако не соответствовала истине. Этот час он использовал для того, чтобы сделать сангиной на серой бумаге два наброска к портрету Селии.

В этот же день Селия и ее гувернантка покинули гостиницу, чтобы продолжить свое познавательное путешествие по Англии.

* * *

Прошло десять лет, пока однажды, июльским вечером, Морису Хейнесу довелось вновь остановиться в этой гостинице. В Лондоне ему стало невыносимо: он устал от работы, а еще больше он устал от развлечений — если, конечно, можно назвать развлечениями утомительные светские обязанности, которыми неизбежно отягощается жизнь модного портретиста. Он захотел упорхнуть прочь, чтобы наконец-то обрести покой. Птичьих крыльев у него не было, зато был неплохой автомобиль, с которым он управлялся сам не хуже водителя. Поначалу Морис даже не представлял, куда он отправится. Он проехал добрую сотню миль, прежде чем решил остановиться в том самом городе с кафедральным собором, где побывал десять лет назад.

В гостинице мало что изменилось. Хозяйка, упакованная в черный атлас, все еще потчевала гостей палтусом, похожим на кошачьи объедки, зато официант, похожий на архидьякона, обрел еще большую внушительность талии и манер, да итальянского псаломщика с печальными глазами сменил псаломщик-немец с волосами цвета соломы.

Морис Хейнес плотно пообедал, предусмотрительно оживив в памяти хозяйки гостиницы разнос десятилетней давности. Однако с другими посетителями явно обращались не так, как с ним. Хейнес услышал, как за столом позади него проявляли недовольство.

— Это не годится в пищу даже кошке, — уловил он фразу, сказанную мужчиной.

Женщина что-то негромко ответила ему, и Хейнес, не расслышав сказанных ею слов, по интонации догадался, что в этой гостинице ей все надоело до смерти.

Он оглянулся. Женщина сидела спиной к Хейнесу, откинувшись назад. На ней было черное кружевное платье. Мужчине малопривлекательного вида, сидевшему напротив нее, было на вид около пятидесяти лет. Самой выдающейся чертой в его наружности был красный, как у клоуна, нос. Лицо у него было одутловатое, с большим лбом и безвольными губами.

Когда пара выходила из ресторана, женщина обернулась, и Хейнес узнал в ней Селию. Да, это была та самая смешливая девочка, которую он встретил десять лет назад. За десять лет она превратилась в настоящую красавицу, но в глазах у нее проглядывала печаль. Мужчина, по-видимому, был ее мужем.

Эта неожиданная встреча произвела на Хейнеса сильное впечатление. Внезапно все его успехи показались ему никчемными. И он понял вдруг, что именно он, а не этот красноносый должен был стать мужем Селии, именно он, Морис Хейнес, и Селия созданы друг для друга. Они должны быть вместе! Но десять лет назад, в их первую встречу, она была слишком молода для любви. Он уже тогда оценил ее очарование и полюбил, как любят ребенка, но до сего дня она оставалась в памяти молодого художника в виде наброска сангиной на листе серой бумаги. Не дано ему было предугадать, какие роскошные плоды принесет в будущем молодой росток.

Он видел ее тогда только дважды, вечером и утром, а затем предоставил распоряжаться судьбе — и упустил ее. И вот судьба, словно в насмешку, даровала ему еще один шанс — эту запоздалую встречу теперь, когда она стала женой жалкого человечка с красным носом и плаксивым голосом, когда она явно была несчастна.

Словно бросая вызов насмешнице судьбе, он все же пошел в гостиную, сел за рояль и заиграл ту же мелодию, что и десять лет назад. Он не сомневался в том, что музыка снова приведет ее к нему. И не ошибся.

Селия помедлила в проеме двери и направилась к нему с улыбкой на лице и полным самообладанием.

— Я не знала, что вы тоже остановились в этой гостинице, — сказала она и затем быстро добавила: Вы меня помните?

— Да, Селия, — ответил он, пожав ей руку. — Я помню вас очень хорошо. Я увидел вас вчера, когда вы выходили из ресторана, и сразу же узнал. Помните ли вы… — И его руки на фортепьяно повторили музыкальную фразу.

— Конечно, помню. Но я теперь больше не Селия. Я — миссис Оуэн.

— Нет уж, — рассмеялся Хейнес. — Если вам дают христианское имя, оно остается при вас и в детстве, и в замужестве. Я буду называть вас Селией.

— Пожалуйста, если вам нравится.

— Расскажите о себе.

— А что рассказывать? Я не сделала ничего особенного. Вышла замуж, когда исполнилось восемнадцать. И с тех пор не живу, а существую. А вы, наоборот, сделали блестящую…

— У вас есть дети, Селия? — внезапно спросил он.

Она покачала головой.

— Возможно, это к лучшему, — невесело добавила она. — Не думаю, чтобы мой муж хотел иметь детей. Он — археолог. Вот почему мы здесь. А сейчас он снимает копии с мемориальных досок в соборе. У него огромная коллекция, все разложено по полочкам.

— Кошмарный ужас, — сказал Хейнес.

Впервые за время разговора она рассмеялась.

— Вы все еще смеетесь, — заметил он.

— Не слишком часто. Но я догадываюсь о том, что вы имеете в виду. Я вела себя тогда отвратительно. Помню, вы что-то говорили про кота, а я подслушала. Вы были незнакомым мне человеком и говорили не со мной, а с официантом. Конечно, я не имела права смеяться. Не знаю почему, но в детстве, когда говорили о кошках, мне становилось смешно. Но, по-моему, кошки не смешнее всего прочего. Правда?

— Да… нет… я не знаю. Вы счастливы, Селия?

— Я знала, что вы спросите об этом.

— И как вы мне ответите?

— Разумеется, счастлива. Я совершенно счастлива.

Она сказала, что ей нужно идти, потому что Гарри непременно спросит ее, где она была По голосу ее Морис понял: она с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. Он позволил ей уйти.