Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы

На его оглушительный стук дверь чуточку приотворилась, и показался скудно одетый молодой человек: на нем были только рубашка и монокль.

– Сейчас тебя принять не могу,– сказал он Родольфу.

– Почему? – спросил тот.

– Смотри!– Марсель, указывая на женскую головку, видневшуюся из-за гардины.– Вот тебе ответ.

– Ответ неважный,– сказал Родольф, когда дверь захлопнулась перед его носом.

«Как же быть,– раздумывал он, оказавшись на улице,– не отправиться ли к Коллину? Посплетничаем о Марселе».

На Западной улице, обычно темной и безлюдной, Родольф заметил какую-то тень, которая уныло расхаживала взад и вперед, бормоча что-то похожее на стихи.

– Что это за рифмы? И кого это он тут поджидает? Да это ты, Коллин!

– Родольф! Кого я вижу! Куда ты?

– К тебе.

– Вряд ли застанешь меня дома.

– Что ты тут делаешь?

– Жду.

– Чего?

– Ну вот! – ответил Коллин с шутливым пафосом.– Чего же можно ждать, когда тебе двадцать лет, когда на небе сверкают звезды, а в воздухе звучат песни?

– Изъясняйся прозой.

– Я жду девушку.

– Желаю удачи!– Родольф и продолжал путь, разговаривая сам с собою: «Ну и ну! Как видно, сегодня день святого Купидона и на каждом шагу мне будут попадаться влюбленные. Это безнравственно, возмутительно! И о чем только думает полиция!»

Люксембургский сад был еще открыт, и Родольф решил пересечь его, чтобы сократить путь. В пустынных аллеях то и дело мелькали какие-то тесно обнявшиеся парочки, казалось, они были вспугнуты шумом его шагов и искали, по выражению поэта, приюта в сладостном сумраке и тишине.

«Вот вечер, какие описывают в романах»,– думал Родольф.

Но и сам он под конец невольно проникся какой-то грустной истомой, он сел на скамью и меланхолически залюбовался луной.

Немного погодя он уже очутился во власти каких-то лихорадочных галлюцинаций. Ему казалось, будто мраморные боги и герои, населяющие сад, сходят с пьедесталов и начинают ухаживать за своими соседками – небожительницами и героинями, он ясно услышал, как толстый Геркулес обращается с мадригалом к Велледе, туника которой, казалось Родольфу, как-то странно укоротилась.

Он заметил, что лебедь, обычно красующийся посреди бассейна, поплыл к приютившейся неподалеку нимфе.

«Вот и Юпитер направляется на свидание к Леде,– подумал Родольф, принимая всерьез всю эту мифологию.– Лишь бы их не настиг сторож!»

Он стиснул голову руками, и в его мозг словно вонзились некие шипы. Но в самый разгар упоительных мечтаний его внезапно вернул к действительности сторож, он подошел к Родольфу и хлопнул его по плечу.

– Сад закрывается, сударь,– сказал он.

«Тем лучше,– подумал Родольф.– Останься я здесь еще минут пять – в сердце у меня распустилась бы уйма незабудок – больше чем на всех берегах Рейна и во всех романах Альфонса Карра».

И он поспешил прочь из сада, напевая чувствительный романс, служивший ему любовной марсельезой.

Через полчаса, сам не зная как, он очутился в «Прадо», сидел за бокалом пунша и беседовал с рослым малым, славившимся своим носом: нос этот обладал Удивительным свойством – он казался орлиным в профиль и курносым – спереди, хозяин этого диковинного носа был не лишен остроумия, достаточно искушен в любовных приключениях и при случае мог дать добрый совет и поддержать приятеля.

– Итак,– говорил Александр Шонар (обладатель знаменитого носа),– вы влюблены!

– Да, дорогой мой… Схватило меня сразу, вот только что. Нечто вроде нестерпимой зубной боли в сердце.

– Дайте-ка табачку,– прервал его Александр.

– Представьте себе: вот уже два часа я встречаю одних лишь влюбленных, мужчины и женщины попадаются мне не иначе как парочками. Мне вздумалось зайти в Люксембургский сад, там я увидел такие фантасмагории, что был потрясен до глубины души, в голове у меня бродят элегии, я готов блеять и ворковать: я чувствую себя не то ягненком, не то голубком. Присмотритесь, вероятно, я уже оброс шерстью и перьями.

– Чего это вы нализались? – спросил Александр, теряя терпение.– Вы меня разыгрываете.

– Поверьте, я говорю вполне серьезно,– ответил Родольф.– Впрочем, нет. Но заявляю вам, что я испытываю неодолимую потребность кого-то обнять. Знаете, Александр, человек не должен жить в одиночестве, короче говоря, вы должны помочь мне найти женщину… Зайдем куда-нибудь на бал, и той, на которую я вам укажу, вы скажете, что я в нее влюблен.

– А почему бы вам не сказать это самому? – проговорил Александр своим великолепным гнусавым баском.

– Дорогой мой, уверяю вас, я совсем забыл, как говорится такие вещи. Ко всем моим романам предисловия строчили за меня друзья, а в иных случаях писали и развязки. Мне никогда не давалось начало.

– Лишь бы удавался конец,– заметил Александр.– Но я вас понимаю. Я знаю девушку, которая обожает пасторали. Быть может, вы ей подойдете.

– Ах, как бы мне хотелось, чтобы у нее были белые перчатки и голубые глаза! – продолжал Родольф.

– Я не вполне уверен, что глаза у нее голубые… А что касается перчаток… Но, сами понимаете, нельзя же все сразу… Ну что ж, направимся в аристократический зал.

– Посмотрите,– сказал Родольф, входя в зал, где пребывали местные красавицы,– вот эта, кажется, очень ласковая.

И он указал на довольно изящно одетую девушку, сидевшую в углу.

– Хорошо,– ответил Александр,– постойте в сторонке. Я метну в нее от вашего лица стрелу любви. А в нужный момент… вас позову.

Десять минут спустя Александр уже беседовал с девушкой, и она то и дело прыскала со смеху, наконец она осчастливила Родольфа улыбкой, которая ясно говорила: «Подойдите, ваш адвокат выиграл дело».

– Ну вот,– сказал Александр,– победа за нами, малютка, как видно, не жестокая, но все-таки для начала напустите на себя наивность.

– Этого можете мне и не советовать.

– В таком случае дайте-ка табачку и ступайте к ней,– сказал Александр.

– Боже мой, какой у вас чудной приятель!– девушка, когда Родольф сел возле нее.– Голос у него как охотничий рог.

– Дело в том, что он музыкант,– пояснил Родольф. Два часа спустя Родольф и его подружка стояли у одного из домов на улице Сен-Дени.

– Вот здесь я живу,– сказала девушка.

– Когда же, милая Луиза, я снова увижу вас и где?

– У вас, завтра… в восемь.

– Честное слово?

– Вот вам залог,– ответила Луиза, приблизив к нему свежую щечку. И Родольф, разумеется, поспешил вкусить от этого прекрасного спелого плода юности и здоровья.

Он вернулся домой опьяненный.

– Нет, это не может пройти бесследно,– говорил он, широко шагая по комнате.– Я должен излиться в стихах.

На другое утро швейцар нашел в его комнате листков тридцать бумаги, на которых: красовался следующий одинокий александрийский стих: