Сомерсет Моэм - Тогда и теперь

— Тогда тем более оно приобретет верного союзника, который приложит все силы, чтобы облегчить его участь. А со временем фортуна может отвернуться от победителя. Короче, куда ни кинь, нейтралитет — очевидная глупость. Это все, что я хотел вам сказать. Рекомендую Синьории повторить этот урок государственной мудрости.

С этими словами Чезаре Борджа сел и протянул руки к огню. Макиавелли поклонился и сделал уже шаг к двери, когда герцог обратился к Агапито да Амале:

— Ты сказал секретарю, что его приятель Буонаротти задерживается во Флоренции и прибудет лишь через несколько дней?

Агапито покачал головой.

— Я не знаю этого человека, ваша светлость, — удивленно ответил Макиавелли.

— Не может быть! Это скульптор.

Глаза герцога весело сверкнули. И тут Макиавелли вспомнил, о ком идет речь. Он послал Биаджо письмо с просьбой прислать деньги и получил ответ, в котором сообщалось, что их привезет Микеланджело, скульптор. Имя ничего ему не говорило. Но Макиавелли догадался: просматривается, каждый листок бумаги, оставленный в его комнате, скорее всего, с ведома Серафины — и возблагодарил бога, что вся важная корреспонденция хранилась в более надежном месте. Дома находились лишь ничего не значащие письма, вроде того, что прислал ему Биаджо.

— Во Флоренции много камнетесов, ваша светлость, — холодно ответил Макиавелли. — Не могу же я знать всех по имени.

— Этот Микеланджело очень талантлив. Он высек из мрамора купидона и закопал в землю. Через некоторое время статую нашли и приняли за творение античного мастера. Кардинал ди Сан Джиорио купил ангелочка, но, поняв, что это подделка, вернул покупку. И в конце концов купидон оказался у меня. Я послал его в подарок маркизе Мантуанской.

Насмешливый тон герцога вывел Макиавелли из себя. Он понял, что над ним смеются. И раздражение взяло верх над рассудительностью.

— Ваша светлость собирается заказать ему статую, которая затмит ту, что воздвиг Леонардо для герцога Миланского? — язвительно спросил он.

Секретари герцога испуганно переглянулись, ошеломленные такой дерзостью. Великолепная статуя Франческо Сфорца, расцениваемая многими как шедевр Леонардо, была уничтожена солдатней маршала Тревальцио при штурме Милана. А сына Франческо, Лодовико иль Моро, такого же авантюриста, как Чезаре Борджа, заказавшего статую великому да Винчи, изгнали из города и бросили в подземелье. Своим замечанием Макиавелли как бы напоминал герцогу о шаткости его положения и о том, что может произойти, если фортуна повернется к нему спиной. Эль Валентино расхохотался.

— Нет, я хочу предложить Микеланджело более серьезное дело — начертить планы укреплений города. Ведь Имола практически беззащитна. Но вы заговорили о Леонардо. Сейчас я покажу вам его рисунки. Мои портреты.

— Если бы вы не предупредили меня, что это портреты вашей светлости, я бы никогда не узнал вас.

— Бедный Леонардо, — улыбнулся герцог. — Он видит совсем не то, что мы. Но сами по себе рисунки превосходны.

— Возможно, но я думаю, Леонардо напрасно растрачивает свой талант на картины и статуи.

— Уверяю вас, на моей службе он займется другим. Я послал его в Пиомбино, чтобы осушить болото. А на Днях он побывал в Чезене и Чезенатике. Я хочу прорыть там канал и устроить гавань.

Эль Валентино отдал папку с рисунками секретарю и царственно кивнул Макиавелли на прощание. Флорентиец вышел в сопровождении Агапито да Амалы. За месяц, проведенный в Имоле, Макиавелли всеми силами пытался добиться расположения первого секретаря герцога. Агапито происходил из знатного римского рода, издавна враждовавшего с Орсини. И Макиавелли рассчитывал, что наличие общего врага сблизит их. Время от времени Агапито сообщал флорентийцу важные сведения, которые зачастую соответствовали действительности. Вот и сейчас он коснулся руки Макиавелли и сказал:

— Я хочу показать вам кое-что интересное.

— Уже поздно, и я плохо себя чувствую, — ответил Макиавелли. — Я зайду к вам завтра.

— Как вам угодно, — пожал плечами Агапито. — Я хотел показать вам договор между герцогом и мятежниками.

Макиавелли замер. Он знал, что документ находится в Имоле, и даже предпринимал безуспешные попытки взглянуть на него. Условия договора имели исключительно важное значение для Флоренции. В письмах Синьория упрекала Макиавелли в пренебрежении интересами государства. Не имело смысла убеждать ее членов, что он и так посылает им всю доступную ему информацию, а планы герцога держатся в строгом секрете и становятся известными лишь после проведения в жизнь. В этот момент часы пробили одиннадцать. Аурелия ждала его уже два часа. Рыба, должно быть, пережарилась, жирные каплуны просто обуглились. А он не ел с самого полудня. Любовь и голод справедливо называли самыми сильными инстинктами человека. Кто обвинил бы Макиавелли, уступи он их напору? Макиавелли тяжело вздохнул. На карту была поставлена судьба Флоренции, ее свобода.

— Конечно, пойдемте, — сказал он.

«Никто еще, — с горечью думал Макиавелли, — не приносил такую жертву ради своего государства».

Они поднялись по лестнице, Агапито достал ключ, открыл дверь и пригласил Макиавелли в маленькую комнатку, тускло освещенную масляной лампой. Он зажег свечу, предложил гостю стул и сел сам. Судя по всему, он никуда не торопился.

— К сожалению, я не мог дать вам копию договора раньше. Причину вы сейчас поймете. Герцог и Паголо Орсини набросали совместный проект договора, и Паголо повез его капитанам для согласования. Но после отъезда Орсини герцог еще раз просмотрел документ, и ему показалось, что в нем не хватает статьи, учитывающей интересы Франции.

Нетерпение Макиавелли уступило место вниманию.

— Герцог составил недостающую статью и приказал мне догнать Орсини и передать, что без нее он не подпишет договора. Я его догнал. Сначала он не хотел и слушать, но после долгих уговоров согласился показать статью капитанам, хотя полагал, что они, как и он, не примут ее. Потом я вернулся в Имолу.

— И в чем же суть статьи?

— Если ее примут, она оставит нам окно, через которое мы могли бы выскользнуть из рамок договора. — В голосе Агапито слышался смех. — А если отклонят, то перед нами откроется дверь, через которую мы можем выйти с высоко поднятой головой.

— Выходит, герцог больше думает о мести тем, кто покусился на его владения, а не о мире.

— Уверяю вас, желания герцога никогда не противоречат его интересам.

— Вы обещали показать мне договор.

— Вот он.

Макиавелли жадно прочел его. Согласно условиям договора, с момента его подписания герцог и мятежники обязывались жить в мире и согласии. Войска капитанов должны находиться под командованием герцога и получать то же жалованье, что и прежде. А в знак доверия каждый из них обязан послать ко двору герцога одного из своих законнорожденных сыновей. Оговаривалось, что при герцоге мог находиться лишь один из капитанов и не дольше, чем того требовали обстоятельства. Капитаны соглашались вернуть ему Урбино и Камерино. А герцог, со своей стороны, должен был защищать их от любого, кроме его святейшества папы и его величества короля Франции, кто напал бы на их государства. Именно на этом условии настаивал Борджа, и, как отметил Агапито, даже ребенок мог понять, что оно превращало договор в бесполезный клочок бумаги. Бентивольо, правитель Болоньи и Петриччи, правитель Сиены, подписывали также сепаратные соглашения с папой. Макиавелли нахмурился и вновь перечитал документ.